А.А. Марченков

Гражданские организации, для которых актуальна проблема смены поколений и выбора внятной стратегии развития, рано или поздно задумываются: как искать молодых сотрудников, активистов, волонтеров, симпатизантов? Чтобы не разочаровываться и не тратить попусту время, у них должны сложиться общие представления о том, кого они, собственно, ищут, где "встречаются" люди с оговоренным набором качеств, как их разглядеть в общем поколенческом потоке. Ведь совпасть должны не столько реальные люди и организации, сколько их ожидания, идеальные проекции, образы будущего: НПО нужна молодежь не как набор подпорок под выстроенное, наспех сданное "под ключ" здание, а как сила, способная переформатировать существующую структуру правозащитного движения, придать ему новую энергетику, смыслы, веру в успех; молодежь, по понятным причинам пребывая в "залоговом состоянии", также живет не тем что есть, а тем, что "быть может" или "быть должно непременно".

Ясно, что никто не в силах описать весь рой современных молодежных практик, которые силятся пробить стенки поколенческой резервации. Замысел в другом: в наброске эскизных портретов имиджей и жизненных стилей, в которых выражается и отражается современная российская молодежь. Ни на какую научность мой полухудожественный импрессионизм не претендует, хотя в основу дифференциации закладывалось три наукообразных критерия: первый - критерий ценностного дефицита (нехватку чего особенно остро переживает российская молодежь?); второй - критерий социализационного лага (как соотносятся условия включения молодежи во взрослый мир и ее базовые, впитанные в период социализации, ценности); третий - критерий способа достижения (методы, избранные для сокращения дистанции между дефицитными ценностями и повседневностью). Полученные четыре персонажа - это некие поведенческие стили, сценарии самоутверждения, модели потребления и социализации. Полного портретного сходства они не дают, однако помогают сжать тысячи разрозненных впечатлений в портативную, удобную для установления личности, форму.

Итак, первый имидж - молодые "космонавты". Его появление генетически связано с началом 90-х годов, когда молодежь стремилась оправдать общественные ожидания о себе, как о первом несоветском поколении. Идеологическая разгерметизация и институциональная эрозия советского космоса, появление рынка, дыхание глобальной поп-культуры ослабили дидактическое давление взрослого мира и пустили процессы социализации на самотек. Стать "космонавтом", стартующим на пустом месте и преодолевающим тяготение социальных страт, в которые были вписаны родители - это была отчасти добровольная, отчасти вынужденная (иконка "копировать" барахлила) стратегия успеха. "Звездные карьеры" (бонапартного типа) подразумевали безжалостное откидывание ступеней с отработанным топливом. Способность схватывать на лету ценилась больше знаний, опыта, привычек. Вожделенная "социальная невесомость" (свобода от материальной зависимости, традиционной морали и т.п.) достигалась через культивацию и агрессивный пиар товарных личностных качеств (индивидуализм, этическая и профессиональная перформность, мобильность, знание языков, навыки электронной коммуникации). Завоеванные статусы этой группы (как правило - внутри новых рыночных иерархий) стоили вполне космических перегрузок и рисков. Однако и игра стоила свеч: усилиями рекламы, глянцевых журналов, клубной культуры и рынка в целом имидж предпринимателя, нарушителя и покорителя границ стал завораживающим для всего поколения, хотя, конечно, в первую очередь в нем привлекал отнюдь не "производственный этос" (проектное мышление, самодисциплина, культ новизны и спортивный культ конкуренции), а "ценности досуга" - экстравагантное, продвинутое, элитарное потребление, эмансипированные, подчас на грани эпатажа, формы публичного поведения ("без комплексов") и социальный травестизм (при котором персональная безграничность трактуется как безформенность или способность к перетеканию в разные формы). Эдакая реинкарнация "человека без свойств", описанного Робертом Музилем на руинах австро-венгерской империи и династии Габсбургов.

Было бы ошибкой равнять "космонавтов" с золотой молодежью. Типичный "космонавт" чаще всего не знатен и не богат от рождения. Карьера и деньги для него - фишки в азартной игре, один из стержней самооценки; однако куда важнее - упоенность движением, ранее не испытанными эмоциями, ролями, контактами. Любой "потолок" - вызов, уже достигнутое - трамплин. Жить в состоянии испытаний и приключений, менять место жительства и работы, экспериментировать с образом жизни, идентичностями, кругами общения - вот его кредо; играя, быть всегда вне игры - концепция свободы; творческий хаос, неопределенность, зыбкость опор - тонизирующий фон.

Нетрудно заметить, что в имидже "космонавта" воплощены инфантильные фантазии человека постиндустриального (информационного) мира. Мечтать о нем проще, чем жить в его постмодернистской, лоскутной шкуре-скафандре. Вольнодумство, легкость на подъем, космополитизм, критическое отношение ко всему стабильному или претендующему на стабильность при смене ракурса оказываются пофигизмом, отсутствием душевных привязанностей, социальной безответственностью, короткой памятью и столь же короткой мыслью. "Твой этот век, твоя компьютерная эра! Главное не человек, а его карьера!" - шутовски склонил голову перед "космонавтами" Шнур из "Ленинграда". И зря. Потому что на молодежной авансцене наметилось лидерство другого типа.

Имидж "растиньяка".[1] Его радикальное отличие от "космонавтов" - в диаметрально противоположной реакции на сумятицу 90-х годов; смутное время всегда беременно ресентиментом - ностальгией по убогому, но зато обжитому, прирученному миру. Вот и "растиньяк", лимитчиком попав в большой мир, кое-как в нем обустраиваясь, все же на подкорке носит ценности породившей его среды (семьи, двора, провинции, общества с "устаканенным" укладом…) и втайне мечтает воспроизвести жизнь по ее былому образу и подобию. Его традиционализм (консерватизм, патриотизм, фундаментализм) - психическая самозащита, способ хоть как-то упорядочить жизнь, "быть нормальным" в этом "безумном, безумном, безумном мире". "Все фигня", - попугайски повторяет он речевку резвящихся "космонавтов". Затем, спохватившись, добавляет: "… кроме пчел". И тут же, сам себя страшась, отгоняет нашептанную внутренним голосом вполне пелевинскую догадку: "…хотя и пчелы по большому счету фигня". В переводе с подросткового на язык кустарной метафизики это означает: "я знаю, что в мире не осталось ничего прочного и мои попытки в нем утвердится обречены на провал", затем - "жить без точки опоры слишком мучительно и лучше вколотить в текучую стену реальности гвоздь любой, даже самой абсурдной веры", "главное - гасить сомнения в произвольности веры, раз и навсегда встроить себя в то, что принято считать порядком и устойчивым основанием".

"Растиньяки" пребывают в стилевом резонансе с "двухсерийной" (хочется верить) эпохой Путина. Под них подогнана модель корпоративного государства и авторитарной модернизации, в которых, несмотря на трудности перехода в класс суверенов суверенной демократии, есть какие-никакие (какие? никакие) гарантии, что за верную службу и минимум вопросов на прозябание в вассальный "демос" тоже не отдадут. И не надо возводить напраслину на "растиньяка": вовсе он не безликий человек массы, продающийся за грош и "стыда не имущий". Его idee fixe - во что бы то ни стало не быть "быдлом", не иметь ничего общего с "толпой хронических неудачников", именуемых в просторечьи "народом". Деньги, власть, слава, престижный диплом для него - индикатор отрыва, избранности, "положения над…". Кроме того, они - компенсаторный элемент господствующей системы обмена, где приходится торговать своей лояльностью, исполнительностью, готовностью переносить унижения средней степени тяжести.

Однако куда дороже денег и даже слаще, чем иллюзия элитарности для Растиньяка - тот смысл и эмоциональная устойчивость, которые привносятся в его индивидуальное существование корпоративным стандартом. Не суть важно как называется корпорация - "Газпром", армия, церковь, спецслужбы, "Единая Россия" или как-то еще. По контрасту с окружающим миром, Корпорация - это жесткие, "спущенные с трансцедентного верха" правила игры (любые: разумные, справедливые или нет), предсказуемые отношения в духе табели о рангах, инструкции, негласные нормы, помогающие определиться с выбором одежды, жилья, машины. Обретая свое "Я" через аутотренинг - самоотождествление с анатомией и судьбой Корпорации, совпадение с ведомственной функцией и "социальным положением" - "растиньяки" и мысли не допускают о карьере как "подъеме переворотом". Лучшие из них - самураи своего ордена и своих суверенов. Большинство же… Я бы не советовал Совету Директоров надолго поворачиваться спиной. Чиркнуть зажигалкой времени хватит. Сигарету докурить - нет.

Конформизм этой группы и запрос на редукцию социальной неоднородности к феодально-административным схемам делает ее бережным наследником опыта советских поколений, приученных к монополизированной структуре власти и экономики, к смазке их негативных эффектов разветвленными сетями неформальных связей (блат, кумовство, соседство и др.). Единственная напасть - оптовая торговля "растиньяками" сейчас катастрофически превышает спрос. Проще говоря, Корпорация - не резиновая. И даже гиперлояльность (чаще выдаваемая за прагматизм, реализм, меркантильность) далеко не всегда дает пропуск за ее ворота. Отсюда - разогретый миф о "Наших" - опричниках, волею радеющего царя вытесняющих с занятых синекур "пораженцев"-бояр и параллельно гнобящих другие алчные контр-элиты. Старая песнь о вотчинном и служилом дворянстве. Аминь. То есть - чур, чур, чур.

В отличии от "растиньяков" "бумеры"[2] не питают иллюзий по поводу своих шансов на "миноритарное акционерство" в корпоративном строю. Им не светит даже роль наемных рабочих, не говоря уже о "менеджерах среднего звена". И что, спрашивается, делать среднестатистическим мальчикам и девочкам, если воображение распалено картинами рекламного изобилия, если все вокруг бредят успехом и потреблением, а они чувствуют себя принудительно заземленными, оторванными от заоблачно дорогих брендов, лишенными всякой надежды на слияние с объектами своих папуасских соблазнов? Между ними и телевизором слишком большой зазор, чтобы сокращать его с помощью работы, учебы, саморазвития. Жить же ощущением, что жизнь проносится мимо, что временные лишения и монотонный труд не гарантируют пропуск в потребительский рай - это для "терпил". А они - другие. Их ставка - не карьера, а пиратская вылазка, "чудесное превращение". Потом - хоть трава не расти и цыгарки не клейся. Если "космонавты" ищут свой кайф в адреналиновых достижениях, "растиньяки" уповают на пошаговый карьерный рост "в хвосте правильно угаданного паровоза" или, на крайняк, согласны на вариант с удержанием статуса, то "бумеры" хотят достичь без достижений и стать без статусов. Просто хотят. Не "социального лифта", который ржавая лебёдка покровителей тащит по этажам, а самолета с вертикальным взлетом или мгновенной телепортации. Дамоклов меч жесткой посадки при этом не так уж страшен. Летать так летать.

В идеале это выглядит как какой-то краткосрочный "трудовой подвиг". Диапазон: от криминального (силовое предпринимательство, драг-дилерство) и революционного (открывающего, как известно, тысячи новых вакансий) - до службы по контракту, гаст-арбайтерства в Москве или за границей, нежданной протекции и т.п. При этом - далеко не всегда "бумер" - это провинциал, обитатель "спальных районов", "ребенок из неблагополучной семьи". "Срубить бабки с одной сделки и отвалить" - весьма распространенная, навеянная мифом о новорусском Клондайке начала 90-х, фантазия ("Леня Голубков", "комсомольский бизнес", семинар экономистов Змеиной горки и проч.). Популярная до сих пор. Главное - оказаться в нужном времени и месте.

"Бумер" - "вечно молодой, вечно пьяный" enfant terrible, Крокодил Данди в краю небоскребов, взбешенный соглядатай Тверской. Не рад он - ни служить, ни прислуживаться. Он презирает конформизм, как установку сломленного, дрессированного, проданного с потрохами человека. Романтическое, "предельное" киновоплощение этого типа - Данила Багров из балабановских "Братов": минимум рефлексии, максимум действия, презрение к компромиссам, иерархиям, законам, "понятиям". Кто-кто, а он не баран, чтобы верить, будто святой Петр открывает врата Санкт-Петербурга. Ведь сила - в правде, правда - в везении, везет - сильным. От казака до разбойника - один шаг. Прочее - для лохов, "рыбьей крови".

Отрицание Системы и склонность к конструированию параллельных миров свойственны "ушельцам". Биосоциальная инерция понуждает их вписываться во взрослую жизнь, разучивать затейливые па и позы "общества спектакля", но переносить туда персональный "центр тяжести", сокращать дистанцию между собой и социальной ролью, "искренне вписываться в распорядок и повестку дня"… Это неприемлемо, поскольку угрожает в пубертате взлелеянной, по настоящему ценной, но, к сожалению, никем - ни рынком, ни государством, ни обществом - не востребованной идентичности. Ее защите служит солидный гардероб шапок-невидимок или сундук с карнавальными масками. Первое - популярно у "двигателей внутреннего сгорания" (внутренние эмигранты), второе - у сталкеров альтернативных социальных пространств (творцов субкультур).

"Двигатель внутреннего сгорания" - экологически чист, то есть - выдает минимум отходов и продуктов в окрестный мир: все выхлопы - вовнутрь (если не считать блоги в ЖЖ), все такты - холостые (неженатые). Контакт с внешним миром - ровно в той степени, какая необходима для поддержания штанов (юбок). От шизофреника отличается тем, что - не шизофреник (хотя сравнение льстит). Недостаток финансового и социального капитала "одинокого ушельца" из равновесия не выводит. Но попробуйте оспорить его право на капитал символический (высокую степень посвящения в какие-либо гуманитарно-художественные, научные и околонаучные, "астральные" и тому подобные иерархии)! Это в "реале" он скромный банковский клерк, аспирант, застенчивый тинэйджер, "серая мышка". А вообще-то перед Вами - "никем не пойманный Бэтмен", Арагорн, сын Араторна, Мишель Мерабович Деррида. Главное - с сарказмом не переборщить: среди сотен тусовщиков-самозванцев есть и настоящие Бэтмены. Наплыл же Бродский на русскую литературу, минуя литературный институт им. Горького и "университеты евонного имени". Собственно, в псевдоморфозной среде (в тумане дутых репутаций и сплющенной публичной жизни) иначе никак. Либо бамбуком прорастешь сквозь асфальт, либо - карма сколиозной карельской березки.

"Ушельцы-коллективисты" - творцы автономных культурных пространств - конвертируют неизрасходованные запасы социальной энергии в групповые эксперименты с образом жизни, моделями ролевых отношений, восприятием и фокусами мышления. Они создают "игровые миры", которые не претендуют на реальную альтернативу Системе, но "чистят чакры" от пребывания в ней (своего рода "комнаты отдыха", "клубы выходного дня"), позволяют побыть в режиме стертых, ослабленных норм (приличий, правил и т.д.), удовлетворяют потребность в инаковом, коммунитарном общении, в сопереживании и самовыражении. Общественная ценность автономных пространств - в артикуляции упущенных возможностей, инвариантов публичной жизни. Через суб- и контркультуры социум как бы ощупывает ландшафт, выбирает направления, чтобы затем затащить свою грузную тушу в одно из них, определяя мейнстрим. Бывает, что слухи о "палестинах" и "беловодьях", найденных "ушельцами", стимулируют массовую миграцию; так соблазненное диссидентами население некогда поголовно "ушло" из Советского Союза задолго до его фактического распада ("гардеробом", через инакомыслие, преступление или таможню); так Уильям Пенн однажды сел с единоверцами на три корабля, раздувших паруса в сторону Нового Света…

"Двойная жизнь" дается нелегко: каждый год приносит новый слой психической копоти - раздражения, усталости, одиночества. "Ушельцы" без аппетита накапливают титулы и регалии в тех производственных нишах, в которые их занесло Провидение, но свой круг общения и личностный рост ориентируют через альтернативные символы, авторитеты, ритуалы, "культовые" книги, музыку, кино. Радикальные "ушельцы", когда становится совсем невтерпеж, отрываются от родовой пуповины (как правило, в одиночку, реже - коммунами, на манер "Вежливого отказа") и окончательно переселяются в Иной мир (Интернет, наркотики, "шамбалы духа", за границу, на периферию и т.д.). Большинство же с годами ветшает, превращается в кичливых мистиков-надомников или рассасывается по предыдущим трем категориям.

Перечисленные четыре имиджа - нарочито утрированные публицистические карикатуры, макетики из папье-маше. Что, собственно, в них "поколенческого"? Подобные типажи при желании легко сыскать в любое время, в любой среде и даже в любом возрасте. Дело в пропорциях? Или в том, что эти, маргинальные для стабильных сообществ, социальные практики оказались на гребне ветреной молодежной моды?

Самый очевидный, напрашивающийся ответ на серию предыдущих вопросов: "космонавты", "растиньяки", "бумеры", "ушельцы" - это те, кто не прошел "воспитательный карантин", кто был отбракован конвейером, бесперебойно производящем "нормальную", успешно социализованную молодежь. Последняя же, несмотря на количественное большинство и привилегию носить титул "цветов жизни", лишена стимулов к кооперированию по возрастной горизонтали. Она равномерно и бесконфликтно рассасывается по имеющимся ячейкам социального пространства и посему не заметна как слой с какими-то специфическими интересами, проблемами, отношениями. Хлесткая кличка-диагноз, данная Гертрудой Стайн современникам, взрослевшим в период между двумя мировыми войнами - generation perdue, "потерянное поколение" - это что-то вроде "масла маслянного". Коль уж зашла речь о поколении, то всякий раз это - "лишние молодые люди", их "общественные течения", то, как они справляются со своей заброшенностью и ментальными вывихами. "Отбракованность", "отчуждение" - не их вина и не только их "головная боль", "поскольку общество "закрыто", недифференцировано, продвижение в нем контролируется с предельной жестокостью, невзирая на объем "социального брака", то зачатки, стимулы движения в обществе принимают вид разрыва, раскола либо осознаются таким образом, что и фиксируется в виде "проблемы поколения".[3] Подобное видение хорошо тем, что оно "пеленгует" и описывает массу молодежных состояний, самочувствий, практик в максимально широком контексте - социальном, экономическом, политическом, историческом, но при этом избегает гипостазирования образа поколения, то есть приписывания ему каких-либо врожденных, субстанциональных качеств. Оно подчеркивает ситуативность "поколенческого спазма" и не позволяет заочно, гуртом, записывать "биологическую молодежь" на роль "пролетария современности" и "нового революционного класса", как это делали некоторые из идеологов 1968 года, как это делает сейчас Э. Лимонов[4] и прочие "ловцы пассионарных человеков". Нет таких исторических ситуаций, из которых автоматически, как вода из крана, вытекает какой-либо тип поведения. И "особая онтология" нынешних 17-30-летних, обусловленная распространением Интернета, мобильников, SMS, блогосферы, iPod, Skipe и пр.- еще не гарантия того, что ее "форма (тип) социальной связи и фокус символической солидарности"[5] будут чем-то радикально отличаться от "связок и фокусов" предшественников. Поколение - это общность проблем, а не реакций или способов их разрешения.

Все вроде стройно в этой трактовке. Все на месте. "Напряжения в системах мобильности и признания, указывающие на институциональные и гратификационные дефициты общества".[6] Высокий уровень внутренней конфликтности, беспокойства, внушаемости, страха. "Поломанные лифты". Сожженные кнопки верхних этажей. Проблемы лидерства, признания, преемственности. Недостаток опыта позитивной социальности. Ржа тотального недоверия и девальвация смысла каких-либо усилий.

Чтобы картина была законченной, не хватает одного-единственного, завершающего паззл, элемента. Ведь логично предположить, что фрустрированное, неудовлетворенное, погоняемое как пегий мул поколение рано или поздно примется решать свои проблемы или, на худой конец, захочет дать сдачи, выплеснуть эмоции и т.п.? Не все ж ему утираться, изловчаться в прогибах позвоночника, заниматься слаломом, огибая тысячи красных флажков на трассах своих биографий. Должны же быть хоть какие-то порывы собраться, поговорить, попытаться изменить свое положение?

Однако, с гражданской активностью молодых происходят странные вещи: либо серьезность поколенческих проблем сильно преувеличена, либо "системы общественного дозора" (СМИ, социологические службы и др.) слишком несовершенны, чтобы зафиксировать "точки", в которых набухает молодежный протест, либо недовольство еще не нашло адекватных способов выражения, либо… Факт остается фактом: протестная и социал-конструкторская энергия молодежи "датчиков" не зашкаливает и послушно течет в русле "рекреационных" (воспроизводящих) социальных практик.

Вдвойне удивительно молодежное молчание и уход в несознанку на фоне стыдливо-сумасшедшего спроса на "поколение". В потоке песен протеста, манифестов, аналитических записок, речей политиков и публицистов слово "поколение" встречается с симптоматической частотой. Гораздо чаще, чем на молодежных форумах, в чатах, повседневном общении. Такое впечатление, будто в обществе (или - в тех, кто пишет и публично говорит) есть жгучее желание вручить кому-либо аванс на лепку "поколения" и его магическое выкликание из бездны истории. Словно Система задыхается в себе, в своих путанных противоречиях и исподволь заманивает в себя внесистемного игрока, заранее соглашаясь на неизбежные издержки, связанные с его гуннскими повадками и натурой. Это ощущение усиливается от созерцания ожесточенных схваток (как информационных, так и "на кулаках"), вспыхивающих между политизированными и субкультурными группировками молодежи.

Зов времени услышан. Начата борьба за символическую апроприацию образа поколения, права говорить от его имени, выражать его скрытые чаяния. Число вовлеченных в эту интригу относительно невелико, но медиатически очень активно. Серии статей, посвященных молодежной политике волнами накатывают на Интернет и печатные СМИ, не достигая, впрочем, самой влиятельной, конструирующей массовые образы реальности, сцены - ТВ. Граждански активная молодежь, как правило, не видна. Ее голоса (поступки, жесты, слова) практически никогда не идут прямой речью и представлены либо в статусе анонимного хора (данные соц.исследований, скандирующая толпа, слушатели лидерских выступлений), либо в виде реплик лидеров молодежных движений, либо - что чаще - в форме экспертных интерпретаций (которые ни доказать, ни опровергнуть).

Под молодежный протест, буде таковой случится, упредительно выстроена солидная, превышающая размеры разумного, инфраструктура. Учтены пожелания бунтарей разных формаций. Созерцая воздвигнутые бастионы, окопы и "малоземельные" плацдармы нет-нет да приходит на ум, что ранее описанные имиджи и социальные практики - не просто отражение бессознательных молодежных ориентаций; они - сложносочиненные продукты медиа-излучения различных "призывных пунктов", построенных конкурирующими между собой элитами. Не будем выяснять - какими. Ограничимся экспресс-обзором социальных форм, доказавших свою эффективность как резервуары для селекции, сбора и мобилизации выделенных мною типажей с повышенным уровнем тестостерона.

Растиньяк-орг. С точки зрения затраченных ресурсов, количества занятых, доле присутствия в медийной и публичной сфере, самыми громкими "призывными пунктами" молодежи последнего времени были мега-проекты "Новая цивилизация" (New Land, Ньюландия) и "Наши". Оба они позиционировались как эдакие "трансформаторные будки" для преобразования витальной энергии поколения в некий осмысленный и синхронизированный порядок действий, жестов, квалификаций, навыков социального поведения. На выходе планировалось получить когорту молодых управленцев нового типа, поколение, которому "правильно инсталлированы мозги" (исторический оптимизм, жажда успеха и др.). Попадание в проект подавалось как большая удача. Оно в одночасье переводило участников в разряд молодежных лидеров, людей с обоснованными карьерными амбициями. Тень высокого покровительства и разовые контакты с VIP-ами придавала уверенность в завтрашнем дне, в личной востребованности, адекватности. Потребность в признании удовлетворялась ритуалами сплочения и солидарности, движением по иерархической лестнице организации, получением знаков отличия и материальных поощрений в виде подарков, бесплатных походов в дансинги и кинотеатры, участия в летних лагерях и турпоездках.

Немудрено, что возможность получить халявные инвестиции в личностный рост, развитие лидерских качеств, накопление социального (престижные знакомства, связи в среде сверстников, менеджерские навыки) и символического (известность, дефицитные знания) капитала привлекала (а в случае с "Нашими" влечет по сей день) в первую очередь "растиньяков". Этим объясняется поразительное, даже чисто визуальное сходство ребят, попавших в радиус действия "Новой цивилизации" и "Наших". Не секрет, что скаутские технологии первых (методики вовлечения, тимбилдинга, обучающих политико-экономических игр и др.) были тщательным образом изучены создателями "Наших" и копированы (с поправкой на цели) практически один в один. Из заметных отличий - отношение к конкуренции (соревнованию): "новый растиньяк" не хочет, чтобы над ним или его оппонентом висел "потолок", "наш" - за "картельный сговор". Но это так… Не принципиально. Когда судебное преследование Ходорковского и "распил" "ЮКОСа" вошли в решающую фазу, выяснилось, что прагматизм и "технократство" позволяет "растиньякам" без лишних раздумий менять "суверенов", "корпоративную принадлежность", привыкать к иной "организационной культуре". Рыночный и бюрократический карьеризм в постсоветской России, как ни странно, на поверку оказались близки. Переориентация молодежного карьеризма с бизнеса на занятие должностей в госаппарате стала видна невооруженным глазом.

Глубинные, стратегические целевые установки названных проектов совпадали по вектору ("корпоративное государство"), но разнились по сценарию, списку лидеров и действующих лиц. В случае "Новой цивилизации" - это путь поколенческого выхода в глобальный мир на шее крупных частных корпораций российского происхождения. Сценарий "Наших" предполагал тоже самое, но с другим субъектом - "национально мыслящей" бюрократией, контролирующей крупный бизнес и его финансовые потоки, мобилизующей нацию etc. Близки были и отправные посылки проектирования: взрослое население России заочно признавалось антропологически негодным для модернизационного рывка. И потому - тактике кропотливых реформ и согласования противоречивых общественных интересов предпочли путь создания "параллельных стран": "парниковых" молодежных пространств с другими, лабораторно заданными правилами игры, бонусами, героями. В итоге: проблема модернизации страны стала выглядеть как проблема лидерства. Как пишут "Наши" в своем манифесте: "Вопрос лидерства России есть, следовательно, вопрос смены поколений лидеров. Наше поколение должно сменить у руля управления страной поколение пораженцев".[7] Этот многократно растиражированный тезис вызвал не только глухое раздражение "пораженцев", победно восседающих в дорогого стоящих креслах, но и у людей среднего поколения, успевших проделать немалый путь из "грязи в князи" и не согласных пускать кого-либо без очереди. "Вас тут не стояло!" - осаживали одни. "Педократы на марше!" - фыркали другие.

Итожим: под "растиньяка" нужна Организация корпоративного типа (с ранжированной иерархической лестницей, механизмами ходьбы по ее ступеням и правдоподобным посулом, что достигнутые "понарошку" вершины впоследствии можно будет перевести в реальные должности, титулы, зарплату; т.е. как ни крути - получается "комсомол").

Бумер-маш. Другим "призывным пунктом", который исправно собирает сотни социально реактивных молодых людей, является НБП. Ни карьеры, ни денег, ни широкого признания членство в этой партии не дает. Наоборот, сулит репутацию пожизненного бунтаря и маргинала. Тем не менее, даже недруги готовы признать, что это один из самых массовых поколенческих проектов, четко адресованный всем "бумерам" вне зависимости от семейного происхождения, уровня образования, тонкостей мотивации. Жизнь с нацболами - увлекательный приключенческий квест, полоса испытаний, смысл которых - доказательство и себе, и другим своей исключительности, исторической призванности, героизма. Атмосфера риска, романтизация своего жертвенного существования, форсированное докрасна воображение и предельная, панковская искренность в глазах нацболов искупают многочисленные издержки, связанные с их политикой и образом жизни. У них возникают проблемы с семьей и работой, они выпадают из сетки неформальных связей со сверстниками? "Чушь" - говорит Лимонов. И то, и другое заменит партия, воедино сплавляющая личное и публичное, переводящая стрелки поколенческого невроза на колею направленных вовне психотических реакций.

Какие-либо оценки идеологии, анализ организационной структуры и прочие нюансы я намеренно опускаю. НБП - на 99% эстетический, коммунитарный, милленаристский, "телесный" проект. Мысль в нем присутствует только тогда, когда она не тормозит действия, не мешает току взрывных эмоций. Процесс - важнее целей. Чувство несправедливости - острее любых идеологем. Будущее - актуальнее настоящего; собственно оно задает тонус и ценность жизни "здесь и сейчас". Партия - единственный арбитр и значимый социальный круг. Она "расплачивается" со своими сторонниками признанием, солидарностью, общением, "адреналином", чувством причастности "маленького человека" к "большой миссии". С партией у "бумера" появляется будущее. Не беда, что оно закапсулировано внутри самой партии и не имеет выхода на общество в целом. Это сейчас так, а в случае победы… Сбербанк будет сорван. Победа же - это легитимизация своего положения, "обналичивание" нарами и потом вырванных трофеев.

Как и в случае с "растиньяками", "бумеры" горизонтально подвижны внутри своего имиджевого ряда и совместимы с другими "бумерскими" проектами. Показательно, что СМИ, несмотря на очевидные, кулаками и бейсбольными битами подчеркиваемые различия между нацболами, скинами, фанатами, АКМовцами, евразийцами, религиозными фундаменталистами, "бригадами" и прочими группами "силового прорыва" обычно валят всех в одну кучу. Общественное мнение при идентификации совершает ту же ошибку. Поди разберись, кто тут травояден, а кто хищник, когда на клетке медведя фломастером написано "кролик".

Вывод: под "бумеров" нужно контркультурное Движение (с харизматическими лидерами, "исторически гулкими символами", ритуалами коллективных радений, доминантой аффективного поведения, упором на неформальные связи в противоречивой связке с элементами "военной демократии" и т.д.). Я бы добавил, что в отличии от классических социальных движений (рабочее, синдакалистское, антивоенное и др.) и тем более от движений "постматериального типа" (экологических, за права дискриминируемых меньшинств и др.), "бумерская" манера "двигаться" прототипом должна иметь Племя (вождь, волхвы, дружина, "мужики").

Космос-net. Самым массовым серийным производителем молодых "космонавтов" с начала перестройки были постмодернистская литература, муз-каналы и арт-хаусное кино, программы международных обменов и стажировок, знакомящие молодых россиян с житьем-бытьем за руинами железного занавеса, депровинциализирующие сознание и сеющие зерна глобализации.

В 2005-ом и 2006-ом кто только не брался за то, чтобы собрать урожай со всех этих посевов. Формат молодежных организаций спешно перекраивался или камуфлировался под "сеть". Сетевые взаимодействия, отсутствие или спрятанность иерархии, театральный уклон, внимание к виртуальным и медийным "зеркалам", перенос диалоговых режимов livejournal, интернет-форумов и чатов в практику клубных дискуссий, сближение с андеграундной и интернациональной артистической средой - все для того, чтобы чуждый любой догматике и прессующей оргкультуре "космонавт" чувствовал себя в родимой "неопознанной летающей тарелке". Как на дрожжах росли компактные экипажи, соревнующиеся в демистификации социального порядка, принудительной экспроприации символического капитала у бронзовеющей власти и декоративной оппозиции, высмеивании архаических предрассудков общественного мнения. Они "разжимали" нормативное социальное пространство, проводили эксперименты с формами межличностной связи, действовавшими "поверх" реального расклада сил, "поверх" повседневности с ее железобетонной арматурой власти и подчинения. Эти связи, пульсируя, образовывались между членами виртуальных community и уличными акционистами. Их длительность определялась хронотопом какого-либо конкретного события (перфоманса, хэппенинга, флэш-моба). Затем - все складывалось на манер парашюта. Фланирование между реальностью и гиперреальностью, запуски симулякров с их последующим разоблачением, ирония, "метания помидоров" и т.д. - органичны для "космонавта", поскольку имитируют его зыбкое, номадическое, мультимедийное состояние.

Под этот типаж не создавали "глубоко эшелонированных клеток", наподобие "Наших", "Новой цивилизации", НБП. Чем многолюднее тусовка, тем вероятнее, что "космонавт" запустит свой стартовый двигатель, дабы перескочить на следующую орбиту. Мания инноваций, чуткость ко всему "продвинутому", презентация себя "человеком без свойств", открытого всем свойствам одновременно, делают этот тип самым интеллектуальным, креативным, но крайне ненадежным, капризным союзником. Его тошнит от колонн, маршей, дисциплины, принуждения, прописанных обязательств. Это не значит, что у него нет запроса на "чувство локтя", коллективное действие, "мышление вслух", сопереживание. Напротив, оторванный от своих "корневых общин", порастерявший на пути эмансипации эмоциональную связь с "близкими по рождению", "космонавт" крайне нуждается в чуткой и отзывчивой среде. Но… Как "искушенный потребитель", он крайне привередлив в выборе "форм общества и общения " и тщательно следит за тем, чтобы не попасть в "крепостную зависимость" от взятого напрокат "социального тела". Ему по душе открытые, игровые, неформализованные пространства. Его влекут те, кем он не является, на которых он не похож. Ему в кайф необременительные, скользящие контакты с себе подобными.

Оптимальный формат для "космонавта" - открытая Сеть, допускающая "провайдерство" и "модерацию", но наотрез отторгающая цензуру, контроль, жесткие идентификационные рамки. Существенный признак "космических" сетей - их заведомо временный (проектный), подчиненный конкретному поводу (проблеме, цели) характер.

Ушель-цзы. Последняя оставшаяся группа - "ушельцы". Чтобы охарактеризовать и подчеркнуть древность одеваемых ими "социальных хламид", приведу цитату из эссе Игоря Аверкиева: "Российский человек, как и все прочие люди, остро ощущает унижение своего человеческого достоинства, в нем все кипит, когда он сталкивается с произволом власти. В веках он выработал свои моральные нормы, помогающие ему сопротивляться произволу и унижению. Одна из таких норм - "право на побег". "Право на побег" как право уйти, отвернуться от произвола, причем "произвольщик" не может не считаться с этим "правом". Побег как признаваемая всеми форма протеста против произвола и унижения".[8] Разумеется, существует специфика молодежного побега. Она обусловлена тем, что убегать, собственно говоря, неоткуда и некуда: неоткуда, поскольку молодежь - это социальный слой, толпящийся у входа в систему разделения труда и взрослой жизни без флаеров и скидок; некуда, поскольку технологии современного контроля, при всем их несовершенстве, позволяют накрывать практически все населенное пространство, включая самые что ни на есть периферийные зоны. "Нас не догонят", - уверяют "Тату". Лукавые девочки. Ваше бегство - часть "Матрицы". Тщательно, любовно, с калькулятором прописанная часть.

Молодежные субкультуры, условно взорвавшие мир в 1968-м, ныне окончательно коммерциализировались, потеряли критический запал и исправно исполняют роль "громоотвода". Вместо языка сознания или переживания кризиса они превратились в ловушки забвения и высокоточные маркетинговые залпы легкой промышленности (мода, развлечения, экстрим с ремнями и подушками безопасности). Ни проколотые в трех местах уши, ни волосы, крашенные в "кислотные цвета", ни радикальный "прикид" уже не являются четкими маркерами нонконформизма и трансгрессивности. Разве что военкомовский психиатр по старинке запишет в учетную карточку что-нибудь про "акцентуацию личности" или ее "перверсии". А так - делай что хочешь: слушай "готику", клубись на Казантипе, пыхай каннабисом на растаманском джеме, маши деревянным мечом с "ролевиками" и "толкиенистами". У современного общества, даже такого консервативного, архаичного, агрессивного к безобидным формам инаковости, как российское, хватает ума, чтобы не поддаваться очередным "моральным паникам" по поводу таких проявлений молодежного протеста. Они даже косвенно поощряются. Но только в специально отведенных для этого местах - зонах контролируемого безумия, самозабвения, транса (клуб, стадион, концертный и спортивный зал, танцпол, "фестивальная поляна" и др.).

Как оказалось, неформальные лидеры отдельных контр- и субкультурных практик, взрослея, не прочь капитализировать свой авторитет, обменяв шаткую независимость на реальные бонусы, которые приносит интеграция в какой-либо крупный полит-педагогический (растиньяковский) или радикально-политический (бумерский) проект: скины и панки могут симпатизировать НБП, национал-патриотическим группировкам, радикально-экологическим, анархистским и антиглобалистским движениям; на "Наше" дело готовы сдать свои мускулистые тела часть легионеров из фанатских фаланг; отдельные "группы исторической реконструкции" рукоплещут политикам, обещающим реконструировать интересующий их период в полном объеме. Правда чаще всего подобная сдача авторитета внаем - журналистская "липа": коллаборационизм в "ушельской" среде карается по всей строгости субкультурного канона. Шпагу над головой не сломают, но и руки не подадут, отзывая подаренные феньки, обнуляя репутацию и распространяя слух о грехопадении.

По понятным причинам эти ограничения не распространяются на практику участия во разного рода внесистемных квазиполитических движениях. И "новые левые", и "ультра-патриоты" сумели внедриться в существующие и создать собственные неформальные пространства, куда по закону больших чисел постепенно засасывается значительный сегмент субкультурных кочевников. С "новыми левыми" осознанно ассоциируют себя лидеры рок-групп, играющих "альтернативу", ряд издательств, книжных магазинов и клубов, выпускающих или распространяющих модную литературу, видео, DVD, проводящих субполитические дискуссии и "сейшены", творческие группы, производящее экспериментальное кино, радикальные художники, лаборатории и группы тактических медиа… Тем не менее, большинство "ушельцев" не так-то просто "развернуть" на активное участие в жизни того самого общества, из которого им хочется слинять на время или навсегда. Из всех социальных форм, они, как правило, избирают "модель герметичной тусовки", в которой практика стилизации потребления (музыки, кино, одежды и др.), ритуализации общения, символического обмена и т.п. превалирует над жаждой социального самоутверждения. Вместо обмена апперкотами с Системой и ревниво опекающими ее репрессивными органами, "ушельцы" погружены в себя и ту констелляцию межличностных отношений, которая кропотливо творится, придумывается ими "из ничего".

Резюме: "ушельцам" - субкультурные заповедники, чья основная функция - производство альтернативной идентичности (неструктурированные отношения по типу контактных и дружеских кругов с внутренней мифологией, текстами и вещными артефактами, неформальными кодексами поведения, телесными практиками и др.) и создание "убежищ".

Вернемся к теме "призыва". Не такая уж невостребованная эта современная молодежь. На ее мобилизацию, де(-мо-)билизацию и "скульптурную обработку" работает множество групп интересов, лишенных власти и влияния в настоящем, но стремящихся получить их в будущем. Доступные нынешним студентам и подросткам возможности самореализации, образования горизонтальных связей и сетей обмена, развлечения и получения знаний - все на порядок выше, чем у предшественников. К услугам поколения - сотни разноцветных политических, гражданских, социальных, культурных объединений, средства коммуникации, упраздняющие время и расстояние, колоссальный архив исторического опыта, расфасованный и готовый к переосмыслению. Какие б зловещие сказки не рассказывали про "кремлевскую диктатуру", "олигархат", "вашингтонский обком", в стране формально наличествует (пусть и в "обесточенном" виде) полный набор "взрослых" демократических институтов, которые после починки и запуска всегда можно превратить в инструменты реализации своей воли. Большинство из них "сшиты на вырост" национального организма и ждут своего часа, чтобы быть снятыми с "вешалок" гражданской пассивности и узурпации власти.

Однако, несмотря на все это богатство, молодые россияне не спешат пускать его в ход - бороться за права и свободы, продвигать свои ценности, кооперироваться по интересам, брать ответственность за "свое время". Как их только не тормошили, чем только не соблазняли… Но стоит "раздражителям" отойти в сторону, заданный импульс гаснет как спички фабрики Балабанова. Остается чесать затылок: ну должно же быть хоть какое-то остаточное брожение, какие-то - пусть чахлые, наивные, неумелые, но порывы к социальному зодчеству, вступлению в права собственности на государственные активы, защите прав, полученных предками ценой страшных ошибок, лишений, потерь… На месте долгожданного поколения - "черная дыра". Крикни "ау!" - эхо не вернет. Может оттого, что кричат в толпу, а не выкликают по имени?

Рекрутинговые стратегии правозащиты должны учитывать принципиальную неоднородность поколения. Значит ли это, что нам необходимо отказаться от поиска универсального языка, способного "склеить разбегающееся общество"? Значит ли - что нужно сделать свои ставки, отказавшись от конкуренции за доверие молодого поколения целиком? На мой взгляд, нет. Права человека - это та точка, в которую рано или поздно упирается социальный распад. Общество, утратившее права человека как ценность, перестает быть обществом. Оно становится предметом изучения зоологии.

Полностью текст эссе Артема Марченкова "Правозащитный карасс в ювенильном море (эссе о молодежных практиках, близких идеологии прав и достоинства человека)" - http://www.prpc.ru/reshr/alm/01-04.shtml

Артем Анатольевич Марченков - кандидат философских наук, активист Международной Сети "Молодежное Правозащитное Движение" (Рим-Владимир), выпускник Московской Школы Политических Исследований, эксперт исследовательского проекта "Будущее прав человека в России" Живой журнал Артема Марченкова