НОВОСТИ

09.09.16. Новый сайт ПГП на PGPALATA.RU >>

08.09.16. Павел Селуков: «Пермские котики станут жителями Европы» Подробнее >>

08.09.16. Пермяки продолжают оспаривать строительство высотки у Черняевского леса Подробнее >>

08.09.16. В Чусовом появятся 54 контейнера для сбора пластика Подробнее >>

08.09.16. Жителям Перми расскажут об управленческих технологиях и их применении в некоммерческом секторе Подробнее >>

08.09.16. Пермские общественные организации могут обновить состав Комиссии по землепользованию и застройке города Подробнее >>

07.09.16. Историческое общество намерено помочь пермяку, осуждённому за реабилитацию нацизма Подробнее >>

07.09.16. До открытия в Перми «Душевной больницы» для детей осталось чуть больше полугода Подробнее >>

06.09.16. В Перми на Парковом проспекте открылся новый общественный центр Подробнее >>

06.09.16. Павел Селуков: «Мой гепатит» Подробнее >>

Архив новостей

ПИШИТЕ НАМ

palata@pgpalata.org

Другой взгляд

ТРОИЦА – ИСТОРИЯ ПОСЕЩЕНИЙ

В 1570 году, спасаясь от мётел и собачьих голов, я оказался в Перми Великой. Таёжный край приютил меня на берегу Сылвы в едва отстроенном строгановском острожке, пахнущем сосной. Простые нравы и непритязательный быт, царившие в поселении и поначалу смутившие мою душу, спустя месяц засверкали болезненным очарованием. Бескрайние леса и слияние трёх рек, дарившие глазам раздолье, скрашивали долгие вечера. Будучи мастером грамоты и дабы не заскучать, я стал учить детей и взрослых книжной премудрости. Вскоре мне удалось завоевать их уважение и любовь. Имея дар говорить красно, я редко сокрушал рёбра и умножал раны, что, видимо, поспособствовало светлым чувствам. Воистину, жалует псарь, да не жалует царь. Правда, к душеспасительным розгам прибегать приходилось часто. Но это было делом привычным и даже непременным. Крестьяне относились к порке с православным смирением, приговаривая: «Христос терпел и нам велел». В целом же Христа упоминали мало, предпочитая ему Божью Матерь. Порой я думал – а не в этом ли причина нашей покорности, ведь избрав вместо Христа-Логоса Богоматерь-Апию, мы выбрали сердобольную утешающую женственность и попрали мужественность и борьбу. Так, в философских думах и важном труде, прошли полгода. Потом я покинул эти места, увозя с собой копоть истопленных по-чёрному изб и тот дух податливости, с которым крестьяне ложились под розги. Спустя ещё девять лет на острожек напал остяцкий князь, он разорил его до основания и полонил моих учеников. Узнав об этом, я подумал к стыду своему, что разницу они заметили вряд ли.

Тем временем История неслась галопом: умер Иван IV , пришла смута, а за нею – бояре Романовы. И в конце 17 века император Пётр сломал хребет древней Руси. Европа в карикатурном своём виде плоскостопыми скачками понеслась по стране. Одним секли головы, другим – бороды. Медленно и натужно облик державы менялся. Символом этих перемен стал дивный город, полный архитектурных изысков. Он был построен на реке Неве, в земле болотистой и гиблой. Финский залив, плескавшийся рядом, пронзал его лютым ветром, небо обдавало хмурым дождем, и даже маленькая ранка здесь начинала гноиться, пророча гангрену. Город нарекли Санкт-Петербургом. Именно на его площадь, 26 декабря 1825 года, вышли дворяне и гвардейские полки. Они желали покончить с карикатурной Европой и шагнуть в Европу настоящую. Однако их требования – отменить крепостное право и ограничить самодержавие конституцией – не встретили императорского понимания. Восставших расстреляли картечью. Мёртвые и раненные усеяли Сенатскую площадь. Потом состоялся суд. Пятерых приговорили к смерти, остальных отправили в Сибирь. Наблюдать и осмыслять крушение прекраснодушных идей, видеть этих несчастных, вариться в атмосфере всеобщего безумия и слежки, оказалось выше моих сил. И вскоре я покинул стольный град.

Изрядно поколесив по России, в 1898 году я очутился в Пермской губернии. Провинция встретила меня тишайшей жизнью на окраинах и заводской перекличкой в центре. Обилие училищ и школ дарило надежду на должность учителя. После недельных мытарств я выехал из Перми и направился в село Сылвенско-Троицкое, где надежды мои только и могли сбыться. Строгановский острожек разросся и окреп. На смену учительской избе пришло полноценное училище, созданное по почину крестьянской общины; рядом с железнодорожной станцией возник стекольный заводик, а в деревне Гореново, что неподалёку, отстроили часовню. Ещё была летняя навигация: два парохода ходили до Кунгура, небольшого городка в ста вёрстах ниже по течению Сылвы. Бойко шла торговля. В воздухе ощущалась сытость. Однако на крестьянских душах преображение жизни сказалось мало. Даже отмена крепостного права будто бы обошла их стороной. Дух податливости и великотерпения никуда не делся, и розги по-прежнему часто покидали ведро. Лишь сокрушение рёбер и умножение ран вышли из обихода. Налёт перемен тонкостью своей вызывал во мне скорбные чувства.

Дни тянулись. Сойдясь накоротке с местным фельдшером Иваном Феоктистовичем, я увлекся шахматной игрой, и, бывало, засиживался за этим занятием до блёклых звёзд. Это хоть как-то отвлекало от дум. Мысли же мои, блуждая причудливо и сравнивая то эпохи, то обстоятельства, то людей, всё чаще натыкались на вопрос: «Бытие ли определяет сознание?». Или есть в нас что-то неизменное, вечное и предначертанное, до чего антуражу вовек не дотянуться? Вопрос так и остался без ответа. А потом пришла зима, волчья и трескучая, и я затосковал по Петербургу. Ощущая себя в осаде, едва дождавшись весны, я покинул Пермскую землю. Чувство двойственности и философские думы отбыли вместе со мной.

А потом История закусила удила. В мыле и пене, подстёгиваемая кнутом революционных идей нового миростроительства, она неслась и неслась по умам и душам, спинам и шеям, вере и Отечеству до тех пор, пока ее измождённые ноги не споткнулись о 1917 год. Грянула революция черни. Она окончилась Ипатьевским домом и становлением рабьего государства, где свободу за ненадобностью скоропостижно обменяли на сметану. Огульные ликбезы и повальная грамотность пусть как-то радовавшие вначале, обернулись пустотой. Ведь если умельцев, обучающих чтению, было довольно, то мудрецов, наставляющих понимать прочитанное, не оказалось совсем. То ли поэтому, то ли по причинам более глубоким, но вдруг распрямившиеся простолюдины кинулись сгибать и выкорчевывать людей непростых. Глаза мои, до рвоты наевшись голубой крови, перестали видеть. Я решил бежать из Петербурга - мне хотелось забвения и тишины. «Очароваться бы красотой, где нет добра и зла», - думал я, всё вернее склоняясь к Природе и звучной её немоте. В памяти забрезжил берег, речная ширь, почти забытая рыбалка. И в начале 30-х годов 20 века я вернулся в село Троица.

Строгановский острожек встретил меня колхозом им. Сталина и страшноватым энтузиазмом населения. На смену мочёным розгам пришли розги идеологические. И если крестьяне не слышали их свиста вовсе и с радостью пребывали на месте, находя в том сладость и опору, то я, лишенный возможности увернуться, попросту изнемогал. Учить в местной школе, изо дня в день прикидываясь своим, оказалось непомерной платой за пропитание тела. Но я был хорошим актёром и трусливым человеком, к тому же в глубинке пока существовал простор для вольнодумства, крупицами которого удавалось оправдывать себя. Вскоре простор исчез. Казни прокатились по России погребальной волной. И в 1937 году безвоздушная среда вцепилась мне в глотку. Не выдержав покорного молчания и собственных лживых речей, я вдруг, как с цепи сорвавшись, заговорил о наболевшем. Известно, попытка раба отобрать розги у господина оканчивается темницей, плахой или ссылкой. Мне выпала первая участь. Перемешав в душе радость и страх, ведомый чужой волей, я отправился в Вишерскую землю. У дома собралась толпа провожающих. Их лица, иссеченные невидимыми розгами, ликовали, и лишь немногие глядели сквозь слезы.

Прошло время. Как и всякое творение, не созданное для выживания, исчез Советский Союз. Уподобляясь Европе при Петре, по России замаршировала Демократия. Она разбросала семена свободного рынка, прав человека, частной собственности и личной ответственности щедрыми горстями. Однако люди, которых секли розгами при царе, а потом идеологией при большевиках, не восприняли новой реальности. Вернее, не смекнули, как в ней жить. Слишком уж она была «бесхозной», неопределенной и обязывающей. И вскоре народ выстроился в очередь за порцией душеспасительных розг. Потребность в крепкой руке и простом объяснении сложного мира породила царствующего президента Владимира Путина. Он стал нужным ответом на страшный народный запрос. В считанные годы под куцей маской демократии зародилось Четвёртое Царство. Заскрипела идеологическая шарманка, и древняя пропаганда войны и страха снова потекла в уши. Мир обрёл чёрно-белую ясность. Цветное стало врагом. Изнемогая от повсеместного восторга добровольного рабства, я решил прокатиться по стране, желая то ли развеяться, то ли разобраться в себе. И в июле 2016 года мой путь уже в четвёртый раз завёл меня в Троицу.

Я приехал на Сылву в самый разгар дня. Беспощадное солнце, ломившееся в окна, изрядно подпортило поездку. Резво покинув душное чрево автобуса, я зашагал наугад, куда глядели глаза. Но ни стекольного завода, ни пароходов, ни, тем паче, колхозов, обнаружить не удалось. Послонявшись по пыльным улочкам, поговорив с прохожими и вдоволь насмотревшись на красоты и разномастные дома, в моей голове сложилась картина: Троица делилась на две части – старую и новую. В новой жили приезжие богатеи, их домики теснились вдоль реки осанистыми рядами, в старой – коренные жители, давно бросившие якорь в этих местах. Шагая из старой Троицы к реке, я уперся в забор. Он принадлежал хозяину безвкусной громады из красной глины. Не желая нарушать границу, я попытался обойти внезапное препятствие. Спустя 3 километра и двадцать минут блужданий, мне удалось выйти к реке. «Козья» тропка, едва заметная с дороги, вела туда. На берегу шла стройка. Оказалось, его потихоньку застраивают то ли базой отдыха, то ли частными домами. И с этим в Троице идёт борьба. Местный ТОС при поддержке старожилов упорно отстаивает прибрежную зону, а богатеи, с не меньшим упорством, алчут её захватить. Сражение разворачивается на всех фронтах: богатеи, используя связи и нравственную легковесность сылвенского Совета депутатов, сумели лишить председателя ТОСа депутатских полномочий. ТОСовцы законным манером заставили богатеев восстановить памятник китайским войнам-интернационалистам, расстрелянным в 1918 году. Кроме этого, сражение ведется в судах.

Покидая Троицу, я подумал, что впервые в России появилось два образа хозяев: за одним стоял дух эгоизма, денег и власти, за другим – общего блага и человечности. И хотя подобное деление существовало всегда, теперь оно проступило особенно рельефно. (Видимо, благодаря налёту демократии и жерновам цивилизации). Однако наличие низовой борьбы всё равно удивило. Не скажу, что забрезжил свет, но желание попристальней вглядеться в провинцию возникло. Вопрос – какой образ хозяев ближе народу – засел глубокой занозой.

Воротившись в гостиницу ближе к ночи, я крепко уснул и увидел сон: мужчины и женщины столпились в поле, у мужиков были девичьи лица, а у женщин – мужские, и лес обрубал поле с двух сторон. Слева шумел березняк, справа вздыхал ельник. Из ельника вышла фигура, из березняка тоже. Фигуры застыли на краю простора. Потом они пустились в танец и громко запели. Слов было не разобрать, но понимание, что это зов, пришло само собой. На цыпочках и семеня, народ подался влево, затем – вправо. Шаг всё укорачивался, пока не выродился в судорожное подёргивание. Здесь я проснулся и долго тёр лицо. Тем же утром мой самолёт отправился в небо. Кучевые облака, разбросанные там и сям, дивным караулом устилали путь. Глядеть на них было приятно, но стоило мне зажмурить веки, и картинка, где я корчился в поле, подаваясь то влево, то вправо, бельмом проступала из темноты.

Павел Селуков

25.07.2016 г.