НОВОСТИ



09.09.16. Новый сайт ПГП на PGPALATA.RU >>



08.09.16. Павел Селуков: «Пермские котики станут жителями Европы» Подробнее >>



08.09.16. Пермяки продолжают оспаривать строительство высотки у Черняевского леса Подробнее >>



08.09.16. В Чусовом появятся 54 контейнера для сбора пластика Подробнее >>



08.09.16. Жителям Перми расскажут об управленческих технологиях и их применении в некоммерческом секторе Подробнее >>



08.09.16. Пермские общественные организации могут обновить состав Комиссии по землепользованию и застройке города Подробнее >>



07.09.16. Историческое общество намерено помочь пермяку, осуждённому за реабилитацию нацизма Подробнее >>



07.09.16. До открытия в Перми «Душевной больницы» для детей осталось чуть больше полугода Подробнее >>



06.09.16. В Перми на Парковом проспекте открылся новый общественный центр Подробнее >>



06.09.16. Павел Селуков: «Мой гепатит» Подробнее >>

Архив новостей

ПИШИТЕ НАМ

palata@pgpalata.org

 



 

Игорь Аверкиев

Июль 2011 года - январь 2012 года

 

 

Несколько реплик на пермскую культурную ситуацию

1. Частная революция

 

2. О митинге против «культурной революции» и перспективах «контрреволюции»

 

3. О пермофобии и пермофилии

 

4. О «Честном понедельнике» и имидже пермяков

 

5. Чиркуновский режим бесперспективен для нормальной культурной политики

 

6. «Третий путь» возможен, сложен и красив

 

7. О нео-богеме и «арт-больницах»

 

8. В чём всё-таки виноваты губернатор и галерист

 

9. Авантюристы и фавориты

 

10. Герой экспозиции задушен богатством внутреннего мира куратора (об Олеге Чиркунове, Родерике Мурчисоне, Марате Гельмане, Семёне Ваксмане, Владимире Абашеве, Екатерине Дёготь, Петре Субботине-Пермяке)

 

11. О фестивале «Текстура» задним числом

 

12. Бильбао против пермской культурной революции

 

13. Социологи о социальной эффективности «пермского культурного проекта»

 

14. Сквозь Мильграма на простор

 

Для меня осознанное отношение к «пермской культурной ситуации» важно не только само по себе, но и потому, что эти события вскрывают изнанку пермской политической, общественной и культурной жизни. Разбираясь с тем, что произошло у нас в результате альянса пермского губернатора Олега Чиркунова и московского галериста Марата Гельмана, лучше понимаешь, что такое сама Пермь, её жители и её власть, на что способны разные игроки и силы, определяющие судьбу города. В общем, «Пермь – культурная столица», «пермская культурная революция», «пермский культурный проект» - это, помимо прочего, политические шурфы в тело нашего городского сообщества, помогающие понять, как оно устроено и насколько прочные у него основания.

 

1. Частная революция

 

Начну с важной банальности: ситуация, созданная в Перми культуртрегерской политикой Марата Гельмана под покровительством губернатора Пермского края Олега Чиркунова, противоречива до крайности.

 

Один пример.

 

Проблемы, порождённые и обнажённые «пермской культурной революцией», очень сложны, и дураком будет всякий, кто рассчитывает найти простые ответы на эти сложные вопросы. С другой стороны, всякая политика, хоть культурная, хоть экономическая, хоть прочая, устроена так, что чем сложнее ситуация, тем проще вынужден быть политический выход из неё (ещё в притче о «гордиевом узле» подмечена эта особенность любой политики). Для меня этим вынужденно простым выходом является «изгнание Гельмана» и переориентация краевой культурной политики на собственно пермские мотивы и интересы, которые, к слову сказать, значительно богаче и разнообразнее, чем те, что были представлены на недавнем митинге против «пермской культурной революции». С третьей стороны, вынужденно примитивная политика «изгнания и пермизации» может быть для пермского культурного пространства и преимущественно конструктивной, и преимущественно деструктивной, в зависимости от того, кто и как будет её реализовывать. То есть - хоть какой-то смысл в свободе воли и свободе выбора всё-таки есть.

 

Из чего исхожу я:

 

- В 2009 году произошёл своего рода рейдерский захват «командой Марата Гельмана» пермского культурного пространства. «Культуртрегерская оккупация», «культурная колонизация», «недружественное вторжение», «импорт культурной революции» - метафор много, смысл понятен.

 

- Хоть сколько-нибудь значимого общественного, культуркорпоративного или политического спроса на вторжение «культуртрегерского экспедиционного корпуса» в Перми не было. Но был значимый частный спрос в лице пермского губернатора. Будучи по природе своей кем-то вроде «реформатора» - человеком, получающим удовольствие от изменений, инноваций и прочего, но находясь в крайне узком коридоре возможностей, Олег Чиркунов, по всей видимости, испытывал серьёзные проблемы с самореализацией: сверху - замороженный путинский режим, снизу - костная «почва». По словам Константина Сулимова, в силу обстоятельств «гельмановская культурная революция» оказалась для Олега Чиркунова едва ли не единственной возможностью хоть что-нибудь, наконец, реальное сделать, хоть что-нибудь реально изменить – шанс на хоть какую-нибудь самореализацию в модернизации («модернизация» в общечеловеческом смысле, а не в медведевском). Тем более, как ни крути, но «гельмановская культурная революция» - относительно дешёвый проект, но относительно, и именно потому, что она - видимость, а не революция. Но об этом ниже.

 

Мотивы Марата Гельмана, по всей видимости, были симметричными, с поправкой на его судьбу и его сферу деятельности. В итоге «пермская культурная революция» стала своего рода экзистенциальным выходом для того и другого (по крайней мере, на первых порах).

 

- Особая особость ситуации заключается в том, что «пермская культурная революция» не имеет под собой ничего «объективного» - так как в реальности предстаёт всего лишь произволом и полем для самореализации всего двух человек: Олега Чиркунова и Марата Гельмана, не отражающих в этой своей деятельности никаких других, более широких, интересов.

 

Их деятельность укладывается в известный тезис о том, что в России, и не только в ней, происходит постепенная приватизация государства и общества отдельными представителями элит и их группами – этакая новая феодальная раздробленность, но уже не столько по территориальному признаку, сколько по «деятельностному». И в этом смысле пермские «революционные события» вполне объективны.

 

Частный характер «пермской культурной революции» жёстко обуславливает все тактики и стратегии её штаба. При этом «пермская культурная революция», безусловно, является для Пермского края значимым культурным, социальным и политическим фактором, но «субъективным фактором». Такова ещё одна важная случайность, выпавшая на долю Перми.

 

- Современная «пермская культурная политика» не является культурной политикой в привычном смысле слова. То, что делает «команда Марата Гельмана», это, скорее, культуртрегерская политика, поскольку её мотивация и «источник силы» лежат не внутри, а за пределами Пермского края (по изложенным выше причинам пермский губернатор, с его ресурсами, в этих событиях тоже выступает как своего рода внешняя сила).

 

- Практическая цель соавторов «культурной революции» - продемонстрировать себе и значимым для них референтным группам собственную модернизационную потенцию, предельную современность, продвинутость, европейскость (не знаю, как они эту «крутизну» сами для себя называют). Дело не только и не столько в деньгах и карьере, сколько в острой потребности самоутверждения. Но делать это им приходится в условиях крайней скудости ресурсов и естественного отсутствия социальной и политической базы «революции» (только «бюрократическая база» в наличии, и та кривится). Поэтому они были вынуждены прибегнуть к серии подмен, менеджерских и политических фокусов, обеспечивающих скорый презентационный эффект, но не развивающих собственно культурные феномены, институции и процессы:

• фетишизация PR-а, доходящая до институционализации лжи;
• сведение культуры к искусству;
• сведение искусства к его пограничным, но наиболее презентабельным областям: «актуальному искусству», массовым шоу и пост-классике;
• культурная политика как таковая была заменена кромешным ивентом, организацией массовых развлечений (бесконечные фестивали);
• несмотря на обещание всего самого современного и эксклюзивного, Пермь наводнили проверенными (и относительно дешёвыми) вчерашними и позавчерашними работами, авторскими копиями и ремейками.

Собственно культурные результаты минимальны, но «ого-го-эффект» – налицо. Получилось то, что Светлана Маковецкая назвала «эскалацией замаха» - замахов на «разумное, доброе, вечное» много, но каждый замах ничем не заканчивается, а порождает новый замах, проекты порождают не результаты, а следующие проекты, и так далее. «Движуха» заменяет смыслы и результаты. О «пузырях» говорилось уже много. Апофеоз такого «революционного стиля» - «Пермь - культурная столица всего, что подвернётся».

 

- «Пермская культурная революция», как и всякий рейдерский захват, оккупация, колонизация не является абсолютным злом (если бы захваты, оккупации, колонизации не создавали общественных благ, они бы не длились так долго, оставаясь при этом именно захватами, оккупациями, колонизации, и именно поэтому, несмотря на все блага, с ними, как правило, рано или поздно разделывались). Многочисленные фестивали (особенно последний - «Белые ночи») принесли в город дополнительные праздники и много новой радости. Но праздник и радость приносили горожанам и римские императоры, устраивая игры и представления на аренах гигантских цирков; и фашистские, и коммунистические вожди, организовывая своего рода массовые политические гуляния и карнавалы – старшие поколения помнят, каким радостным ажиотажем и весельем были наполнены советские первомайские демонстрации с красочными колоннами, оркестрами, художественными композициями на грузовиках. Массовые народные праздники – это, скорее, политическая функция властей: обеспечивать простолюдинов «хлебом и зрелищами», отвлечь, задобрить и т.п. Никто эту миссию никогда не связывал ни с культурой, ни с культурной политикой.

 

- Отдельные проекты и институции, порождённые, культуртрегерской энергией «гельмановской команды», могут стать культурным достоянием нашего города. Я имею в виду «Сцену-Молот», проект росписи километров пермских заборов, «бревенчатую табуретку» Полисского, возможно, что-то ещё. Я не называю PERMM не из вредности. Несмотря на несколько отличных выставок, PERMM так и не стал музеем – у него так и не появилось собственной коллекции современного искусства. Музей без собственной коллекции никаким достоянием быть не может – он всего лишь выставочный зал. Если за оставшиеся месяцы Марату Александровичу удастся собрать для PERMM первоклассную коллекцию российского современного искусства – у него будет шанс оставить в Перми реально добрую память о себе.

 

Одна из важных задач после того, как «они уйдут» - сохранить, укрепить и развить то лучшее, что останется от «культурной оккупации». Это будет очень сложно сделать, но будет очень скверно, если «Сцена-Молот» умрёт без Эдуарда Боякова, а череда выставок в PERMM прекратится с изгнанием Марата Гельмана.

 

- Но если мы во всей этой кутерьме серьёзно относимся к словам «культура» и «культурная политика», то при непредвзятом взгляде становится очевидно: «пермская культурная революция» ничего принципиально не изменила в пермском культурном пространстве, не заложила в пермскую почву ничего такого, что могло бы прорасти «пермским Возрождением».

 

«Пермское культурное Возрождение» будет возможным только в одном случае: если ему будет предшествовать «пермское культурное Освобождение» от культуртрегерской оккупации. Свобода – мощнейший мотив для новой жизни. Но только для новой жизни. Для подновления старой свобода даже вредна. Потому «они» так гайки и закручивают.

 

Многочисленные проблемы пермской культуры пятилетней давности остаются таковыми и сегодня, несмотря на всю суету с «революциями» и «столицами». В качестве примера назову лишь те, что особенно заботят меня, хотя есть проблемы и поглавнее.

• Отсутствие в Перми нормального, цивилизованного рынка произведений искусства. Деньги у средних слоёв пермского общества есть, а спроса на произведения искусства - нет. Художник и его произведения в Перми никому не нужны, вот и тычутся художники в государственный карман. Спрос этот сам собой ещё долго не появится – им надо заниматься.
• В Перми нет нормальных современных образовательных учреждений культуры и искусства – Институт культуры и Академия живописи, ваяния и зодчества (при всём уважении к отдельным их преподавателям) – жалкое зрелище. Не говоря уже о художественных, музыкальных и прочих школах и училищах, которые просто уничтожаются.
• Отсутствие в Перми художественной критики: отсутствие и как жанра, и как профессии. То, что приходится читать в наших СМИ о концертах, спектаклях, выставках, книгах, фестивалях - в подавляющем большинстве случаев всего лишь отчёты о событиях. За исключением 2-3 человек, совершенно не делающих погоды, в наших СМИ просто нет людей, способных захватывающе и компетентно писать и говорить о музыке, живописи, театре, литературе.

Как 59 фестивалей и несколько новых культурных объектов могут переломить ситуацию? Никак.

 

- До «вторжения» пермская культура во многих её секторах была в ужасном состоянии. Были достижения, были свои звёзды и звёздочки, но они были чужими в собственном краю, никому не нужными (за исключением, наверное, театров Федотова и Памфилова; показатель – у них всегда были спонсоры) и гораздо более малочисленными, чем в других крупных городах России. И главное - никто не заботился о появлении новых талантов и новых движений в пермской культуре, никто ничем не подпитывал нашу иссохшую почву. Отсюда моя главная проблема с «пермской культурной революцией» - никакая она не революция. Она ничего в почву не добавила, а ещё больше утоптала её.

 

- Не надо путать праздники и фестивали с развитием творческого и культурного потенциала региона. Праздники и фестивали имеют важную социо-терапевтическую функцию, но обслуживают досуг пермяков, а не их творческие потенции. Те молодёжные творческие практики, которые родились в пермской фестивальной среде – это ещё одни субкультурные досуговые практики. У них, как и у прочих подобных практик, вполне достойная миссия – досуг и социализация молодёжи. Но варварства они не подтачивают, душевной тонкости не добавляют и «территории прекрасного» не расширяют. Понимаю, это моя концепция искусства, и ещё многих. У Марата Гельмана, и ещё многих - совсем другая концепция искусства. Вот и конкурируют они в нашем городе.

 

Если же «пермская культурная революция» и запускалась для фестивально-досугового окормления молодёжи – тогда это баснословно дорогой и убийственный по политическим издержкам проект.

 

- Одним из побочных эффектов «пермской культурной революции» стало развращение нравов в пермской творческой среде, «оскотинивание», как недавно прозвучало на одном внутреннем обсуждении культурной ситуации. Все это время Марат Гельман, Борис Мильграм, а в последние месяцы и Николай Новичков маниакально делят «пермскую творческую интеллигенцию» на «своих» и «чужих», «скептиков» и «нескептиков». Людей заставляют лояльностью конкурировать за государственные подачки, ханжески называя это «творческой конкуренцией». Постоянные собеседования, тонкие и не тонкие запугивания, начальственное хамство, слухи о «чёрных списках», бесконечные требования подтверждения лояльности – всё это существенно понизило общую планку приличий в пермских творческих средах.

 

- Что является достойной целью в этой ситуации? Только освобождение!

 

Поскольку речь идет именно о неспровоцированном вторжении, культуртрегерской оккупации, плавно перетекающей в колонизацию, то освобождение от захватчиков во сто крат важнее любых благ, полученных от них. Даже если ценой освобождения будет утрата театра, музея, тройки фестивалей, потеря внимания к городу двух десятков московских фронтменов – освобождение того стоит. Тем более, что московские культуртрегеры действительно встряхнули пермскую культурную жизнь (спасибо им за это я уже говорил), все уроки получены, границы возможного и вредного очерчены, всё, что могли вложить, они уже вложили, «мавр сделал своё дело». Нужно максимально использовать плюсы культурной оккупации, избавившись от самой оккупации, не плача по потерянным благам и развлечениям (создавая свои) и не внемля воплям уже появившихся коллаборационистов.

 

И в заключение этой вводной реплики:

 

- Мне повезло, я не привязан в искусстве ни к каким жанрам и парадигмам. Я в равной степени получаю удовольствие и от «актуального», и от «классического»; и от «фигуративного», и от «абстрактного»; и от древнего, и от сверхсовременного, с тем лишь естественным условием, что я должен чувствовать в произведении «мистические позывы прекрасного». И в этом смысле Марк Ротко и Николя де Сталь вызывают во мне такой же восторг и трепет, как Питер Брейгель и Ян Вермеер. А лучшие работы Максима Каёткина, Рустама Исмагилова (младшего) и Алексея Залазаева так же для меня хороши, как и лучшие работы Валерия Кошлякова, Николая Полисского и не говоря уже о психоделических шедеврах Александра Бродского.

 

- Сталкиваясь с актуальным искусством, мы попадаем в пространство, не имеющее в России адекватного языка, что крайне осложняет любые обсуждения.

 

2. О митинге против «культурной революции» и перспективах «контрреволюции»

 

Мне пришлось-таки объяснять нескольким хорошим людям, почему я не участвовал в знаменитом митинге против «пермской культурной революции». Хотя, мне казалось, всё уже давным-давно ясно.

 

Я, как и многие, между чумой и холерой не выбираю. Стараюсь не выбирать.

 

В своём поверхностном, СМИ-шном виде «пермский культурный конфликт» всё больше напоминает разборку между ландскнехтами и мародёрами из-за добычи в поверженном городе. С одними культурными участниками культурного конфликта с тоски сдохнешь от их напыщенного почвенничества и местечкового патриотизма, да и просто стыдно быть свидетелем их взглядов и речей. С их оппонентами «другая такая же беда»: насмотришься на их не менее напыщенную «актуальность» и нуворишеское хамство – и рука сама тянется если ни к пистолету, то уши надрать. И тем, и другим, на самом деле, до лампочки судьба злосчастной «пермской культуры» – и те, и другие лишь используют эту риторику и площадку для решения своих сугубо частных проблем. И те, и другие зациклены на деньгах: одни всласть и жадно делят и тратят чужие деньги, другие всласть и жадно считают чужие деньги. И те, и другие, в хвост и в гриву политизируя пермскую культурную жизнь, медленно, но верно низводят к нулю роль таланта в нашей культуре и лишают творческую деятельность её возвышенной потусторонней манкости, той эфемерной субстанции, что живёт в творениях большого искусства и подкармливает в нас зыбкое чувство прекрасного. И те, и другие - ядовитая среда для реальных пермских талантов. Поэтому, как мне кажется, и от тех, и от других в равной степени пытаются дистанцироваться и Алексей Иванов, и Сергей Федотов, и Алексей Залазаев, и Рустам Исмагилов (младший), и Нина Горланова, и Татьяна Ничеухина, и Максим Каёткин и другие немногие пермяки, которым повезло иметь дар и которые бережно к нему относятся. Насколько я понял, никто из них и не был на этом митинге, или, по крайней мере, не выступал на нём. Хотя понимаю: дистанцироваться от «культурной оппозиции» гораздо проще, чем дистанцироваться от «культурной власти» - надо ведь и на жизнь зарабатывать – но, по крайней мере, можно не быть «лучшим учеником» и не участвовать в заказных медийных панегириках во славу «культурной революции». Впрочем, есть и те, кому труднее дистанцироваться от «оппозиции», даже от такой – например, мне.

 

Мне показалось, что и многим московским нешуточным художникам, писателям, режиссёрам, продюсерам тоже не совсем по себе участвовать в этой авантюрной комедии под названием «Пермь – культурная столица». Связанные «коррупцией симпатий» и естественными мотивами заработка, они впопыхах приезжают в Пермь, как могут, блюдут здесь корпоративную и «московскую на выезде» солидарность, отрабатывают обещанное и бегут от греха подальше, не вкладываясь душой в проектные изыски наших культурных кормчих.

 

Вот и Эдуард Бояков - самый разумный, тонкий и деловой участник «пермского заезда» - мягко, но решительно размежевался с «командой Гельмана». Ещё полгода назад он тихо, но окончательно уехал из Перми, оставив за собой лишь функцию «авторского надзора» над главными своими пермскими детищами «Сценой-Молот» и «Текстурой». Ещё раньше пермскую сцену покинул «провозвестник пермской культурной революции» - бывший сенатор и, по-моему, один из немногих настоящих российских меценатов Сергей Гордеев.

 

Любой нормальный человек чувствует патологию, болезнь, гниение, от кого бы они ни исходили: от «блестящих рыцарей прогресса» или от «мужественных поборников отеческих гробов».

 

Нельзя поддаваться на провокации тех и других, в равной степени оголтелых. Нельзя выбирать между Гельманом-Мильграмом-Новичковым и Становкиной-Тюленёвым-Исмагиловым (Равиль Исмагилов, по-моему, всё-таки как-то неорганично смотрится в этой команде). Уже по-другому вспоминая инфекционные болезни - «чума на оба ваших дома». И те, и другие - по одну сторону баррикады, а по другую сторону - нормальные люди и реальные художники, кто от бога, кто от природы, и пермские, и московские.

 

Как уже многие и не раз говорили, нерв пермской культурной ситуации - не в конфликте между прогрессорами и мракобесами, между современными искусством и классическим (бред какой-то), между москвичами и пермяками, между семитами и антисемитами. Эти клише - всего лишь удобная и выгодная для «культурных революционеров» PR-упаковка. Они запеленали Пермь в эти примитивные пропагандистские фантики, а наши профсоюзные художники, писатели и искусствоведы взахлёб им подыгрывают, в том числе на недавнем митинге. Митинг действительно стал событием, но уж слишком неоднозначным событием, настолько неоднозначным, что даже власти не понимают, угроза он или нет.

 

Нерв пермской культурной ситуации - не в смысле и не в направлении изменений, а в том, как именно осуществляются эти изменения. В нормальных человеческих сообществах смыслы и направления политик есть результат договороспособности заинтересованных сторон и грамотного использования переговорных технологий: будь то криминальная сходка или парламентское допленарное согласование проекта закона. Если не получилось договориться – тогда, конечно, война. Но в Перми - война сразу же, без всяких там прибамбасов, без переговоров и вместо переговоров. «Если не с нами, значит, против нас». Марат Гельман изобрёл для этого принципа более изящную и завуалированную формулу: «Скептики будут посрамлены». Теперь для любого пермского автора главное - не попасть в «скептики».

 

С хозяевами пермской культурной политики «обсуждать и договориться» в принципе невозможно, для них это типа грех. Точнее, возможно, но только полностью приняв их идеологию и правила игры, и желательно ещё подтвердив свою верность режиму каким-нибудь публичным выступлением в его поддержку – и тогда тебе выделят местечко в углу какого-нибудь фестиваля. Как на коммунистических парткомах: мало признаться в своих ошибках, так потом ещё всю жизнь будешь всякие письма против «отщепенцев» подписывать.

 

Вечером в день митинга на главной пермской телекомпании «Т7» спешно собрали директора фестиваля «Флаэртиана» Павла Печёнкина, директора Пермской художественной галереи Надежду Беляеву и исполнительного директора Пермского театра оперы и балета Анатолия Пичкалёва, и они вынуждены были без особого вдохновения петь здравицы «пермской культурной политике», как бы полемизируя с прошедшим митингом, при этом старательно избегая любого упоминания о нём и только всякими экивоками объясняя телезрителям, как во всём не правы, те кто принял в этом митинге участие. Филигранное такое стыдобище.

 

Так вот, повторюсь, проблема не в том, что «современная пермская культурная политика продвигает в регионе за бюджетные средства актуальное искусство и фестивальную культуру как системообразующие для регионального культурного пространства стилевые и культуртрегерские платформы, делая это в ущерб прочим культурным обязательствам региональных властей» - в конце концов, такой выбор мог быть и выбором самих пермских элит и значительной части пермского населения. Проблема в том, как именно они всё этого добиваются: как именно «держат власть» в культуре, как принимают и проводят свои решения – как делают политику.

 

Основные политические методы и инструменты «пермских культурных революционеров»:

• Политическая и культурная монополия.
• Ложь как основной PR-приём и уже почти как основная «производительная сила».
• Социальная и культурная нетерпимость, пермофобия.
• Агрессивное и безответственное прогрессорство - «миссия белого человека» изящно заменена на «миссию компетентного эксперта».
• Фаворитизм.
• «Коррупция симпатий» - всё только своим: друзьям, друзьям друзей, друзьям друзей друзей.
• Мафия как базовый принцип самоорганизации

Подробнее об этом - в другой реплике. Здесь же я о том, что суть будущей «постгельмановской» культурной политики - не в переориентации с «актуального искусства» на «классическое», с «проектно-ивентной деловой культуры» на «регулярно-деятельностную» - это ложные противопоставления, а в кардинальной замене политического инструментария, используемого этой командой. В этом смысле новая культурная политика описывается достаточно легко – от противного. И если эта будущая пермская культурная политика должна стать антимонопольной, терпимой, нелживой, антимафиозной и тому подобной, то насколько соответствуют этим требованиям лидеры «пермской творческой интеллигенции», представшие перед публикой на недавнем митинге? Совершенно не соответствуют! Кто их видел и слушал – тот поймёт: то же стремление к монополии, агрессивная нетерпимость к иным творческим парадигмам и их представителям, склонность к подтасовкам фактов, коррупция симпатий и т.п. С точки зрения «политического стиля», они мало отличаются от тех, кого клеймили на прошедшем митинге, разве что не пермофобы и не страдают культуртрегерскими замашками, но у них своя беда – большинство из них просто избыточно консервативны, до реакционности.

 

Поэтому, когда «пермская культурная революция» схлынет вместе с чиркуновским режимом или немного раньше, или немного позже, задача нормальных пермяков - не допустить, чтобы культурную политику в крае оседлали те, кто фигурировал на антиПэшном митинге. Нельзя допустить, чтобы «гельмановский профсоюз» у руля пермской культуры был заменён на «становкинский профсоюз»; нельзя, чтобы просто одна «творческая мафия» заменила другую.

 

3. О пермофобии и пермофилии

 

Неукоренённый, отчуждённый от региона губернатор - феномен путинского режима. Замена никудышной политической системы на безответственную бюрократическую вертикаль и отмена губернаторских выборов породили в России целую плеяду странных региональных лидеров.

 

У нас действительно удивительный губернатор: пермский губернатор, стесняющийся, боящийся и презирающий всё пермское, собирающий вокруг себя пермофобов или просто безразличных к Перми людей, могущих разделить с ним эту его фобию – воистину команда единомышленников.

 

Борис Мильграм мстит Перми за то, что в конце 80-х она отвергла его как театрального режиссёра. Типа «вернулся победителем».

 

Николаю Новичкову вообще всё равно, где тусоваться да ивентить: хоть в экономике, хоть в культуре, хоть в Москве, хоть в Перми, хоть с левыми, хоть с правыми - лишь бы движуха, да в крутой компании – он подстроится хоть под кого и хоть где, его хоть на Альфу Центавра высаживай без скафандра – уникальный человек.

 

Марат Гельман открыл для себя в Перми новую форму удовольствия от специфической формы насилия – мучить собою противным тех, кто не может от него избавиться – духовный садист. В Перми, под прикрытием губернатора, он просто упивается собою «Чёрным Гельманом».

 

К слову. Дорогие москвичи! Не все, а те немногие, что провинцией прирастают. Опомнитесь! Ещё немного и страна консолидируется не на ненависти к американцам или чеченцам, а к вам, к невинным пожирателям чужих ресурсов и надежд. Как так получается, что замечательные, разумные и, в общем-то, милые в быту люди на выезде превращаются в сплочённую, повязанную круговой порукой группу захватчиков-добытчиков, безразличных к окружающей человеческой среде (инфантильная любовь к «народной низости» и сюсюканья по поводу местных самобытностей и природных красот – не в счёт).

 

Ведь случись что в стране серьёзное, даже сердце не ёкнет ни у кого из 130 миллионов немосквичей, когда ринутся они со всех концов в чужую по жизни столицу экспроприировать экспроприаторов. Вежливее надо быть со страной.

 

А тут еще под культурный шумок проснулись наши пермские клоуны-антисемиты. Не смогли-таки пройти мимо такого соблазна как «Гельман-Мильграм». Листовки всякие придурошные по городу развесили… мелочь, конечно, но неприятно. Теперь ещё и эта вонь в Перми.

 

Никогда не мог врубиться в логику антисемитов и прочих романтиков ненависти. Как можно ненавидеть или любить целый народ? Как можно любить или ненавидеть многомиллионную толпу незнакомых тебе и друг другу людей, в которой соотношение святых, подонков и нормальных такое же, как в любой другой многомиллионной толпе (0,01% - 0,1% - 99,89%)¹. Я понимаю, когда война и прочие такие дела - там всё дебильно просто: если ты не убьёшь – убьют тебя, и чтобы быть готовым к этому – надо ненавидеть всех, кому придётся тебя убивать. Ненавидя наших евреев, пермские антисемиты к чему готовятся-то? К войне с Израилем, что ли? Или опять слухи поползли, что евреи наших младенцев едят? Ну, умнее они, ну, хитрее иногда. А татары упрямее, а немцы, как известно, организованнее, а американцы проще и потому быстрее, а чеченцы пассионарнее, а японцы вообще бог знает что такое – не люди, а корпорация стоиков, судя по тому, с каким тихим достоинством противостояли они ужасам землетрясения. И что?

 

А за что можно любить свой народ? Я что, мать ему, чтобы любить просто так, ни за что? А за что-то конкретное народ любить невозможно, потому что все конкретное создают конкретные люди, и народ, население страны, здесь ни при чём. Лично у меня любить/ненавидеть получается только конкретных людей, а родной народ получается только жалеть и оттого, наверное, хочется его ещё как-то беречь, поскольку другого родного всё-таки нет (кстати, от этой потребности «беречь» и проистекает, наверное, любой национализм). В общем, неимоверно сложно всё это. Главное, вовремя понять, когда возникает зло.

 

Почему-то для меня очень важно, что я знаю по паре-тройке евреев, русских, татар и даже немцев и американцев (раньше, в армии, знал и чеченцев), с которыми за милую душу хоть в бессрочную разведку, хоть по первые грибы после ядерной зимы. В общем, смерть фашистам!

 

Да «великие и ужасные враги пермской культуры» Марат Гельман и Борис Мильграм – евреи. А завезённый Гельманом из столицы политический хам Николай Новичков, этот автомат по проговариванию чужих слов и исполнению чужой воли, что, тоже еврей? А Олег Чиркунов, выписавший их всех из Москвы и прикрывающий как родных во всех их проказах – что, тоже еврей? А десятки наших родных пермских лакеев, хихикающих в затылок Марату Гельману, рассказывающих про него сальные анекдоты и тут же, по щелчку, выполняющих все его прихоти?

 

Кстати, до недавнего времени Николай Новичков «слыл во мне», в крайнем случае, как «добродушное чудовище» - видимо, потому, что общались мы с ним, в основном, один на один. Но его краткое выступление на недавней «Конференции взыскательного зрителя» по итогам «Белых ночей» открыло мне глаза: действительно – политический хам. Он с каким-то нервным и одновременно напыщенным удовольствием давал понять аудитории, что всё уже без вас решено, что он и ВСЕ, кто за ним стоит, будут делать только то, что сами посчитают нужным и типа не вам судить великое дело, которому я служу и так далее.

 

Заодно даю собственно-научное определение «политического хама».

 

Политический хам - это человек осознано, принципиально и с удовольствием пренебрегающий чужими правами и интересами, делающий это нагло, публично, в расчёте на безнаказанность и по политическим мотивам.

 

Меня, например, гораздо больше волнуют собственные соплеменники. Это мы, а не евреи, на своей собственной земле, с её без толку бескрайними просторами и безмерными ресурсами - ленивы, безалаберны и раболепны перед начальством до крайности, до мыла и верёвки в кармане. Такого количества несамостоятельных, безответственных и трусливых людей (особенно мужчин), как в современной России, вряд ли ещё в какой другой стране можно найти. Гигантское количество наших сограждан изначально, с рождения, смирились с тем, что они всегда будут жертвами обстоятельств, плохого начальства, злых кавказцев, противных американцев и прочих «врагов простых людей». Сталкиваясь с произволом, большинство россиян любых возрастов думают не о том, как защититься или отомстить, а о том, как убедить себя и окружающих, что «от меня ничего не зависит». Не то чтобы я сам был таким, но и я, время от времени, ловлю себя на этом грехе. Что делать, зов крови. Кто в этом виноват? Никто, всякие глобальные географические, исторические, генетические обстоятельства, в которых формировался наш народ. Плюс, явно избыточное для России в ХХ веке, количество войн, революций, эмиграций и репрессий, выбивших или выгнавших из страны генетический цвет нации.

 

Да, у нас великий народ, но велик он не величием людей, а их готовностью всегда и во всём подчиняться начальству. С нами действительно можно горы свернуть, но именно потому, что мы беспрекословно идём туда, куда пошлют, и, не рассуждая, делаем то, что скажут. Нашей власти несказанно повезло с нашим народом. Народ идеальный для индустриализаций, коллективизаций, освоений целины, для побед в затяжных войнах любой ценой, но абсолютно непригодный для собственной нормальной и достойной жизни. Индивидуально мы умеем только выживать. Этот первобытный индивидуализм помог всем нам пережить 90-е. Но оказалось, что большинство из нас совершенно не могут индивидуально развиваться: как только надо куда-то идти и что-то менять в себе – срочно требуется поводырь. А государство-то уже не справляется, устарело оно для этих игр в «отца родного» - одна видимость.

 

Мы проигрываем в напоре и предприимчивости, в «воле к жизни» всем, с кем приходится сталкиваться на своей территории, прежде всего, кавказским народам и китайцам, и не потому, что они плохие, они всего лишь хотят лучшей жизни и идут туда, где она доступна – трудно за это винить, а потому, что мы сами мало на что годимся во всё более жёсткой планетарной конкуренции за ресурсы и территории. Правда такова, что чем больше мы рассчитываем на государство – тем меньше и слабее будет наша страна.

 

В общем, отстаньте, антисемиты, от евреев и прочих «инородцев» и займитесь совершенствованием собственного народа – работы непочатый край. Не они плохие, а мы не можем справиться со своей землёй и страной.

 

4. О «Честном понедельнике» и имидже пермяков

 

«Пермская культурная революция» уже два года обсуждается на российских теле- и радио-каналах, в социальных сетях и блогосфере, плюс более или менее регулярные публикации в российских аналитических и интеллектуально-глянцевых журналах. Благодаря этим обсуждениям и публикациям «продвинутая Россия» постепенно формирует свое представление о нашем городе. Надо сказать, страна действительно стала замечать Пермь и думать о ней более или менее регулярно только в связи с «культурной столицей» и прочим. Ранее наш город в российском информационном пространстве ничем особенным не выделялся и притягивал к себе общенародное внимание так же, как и тысячи других мест и местечек страны - почти исключительно мгновениями катастроф и кошмаров.

 

Какой же, в конечном счёте, выглядит Пермь в этом проснувшемся внимании к ней?

 

В прошедшем 4 июля на НТВ «Честном понедельнике», по-моему, окончательно выкристаллизовался современный медийный имидж Перми – запущенные ещё в 2009 PR-сигналы постепенно создали более или менее чёткую картину.

 

На НТВ-шном «Честном понедельнике» пермяков, недовольных вторжением «культурных оккупантов», представляли и как бы заступались за них перед Маратом Гельманом, два заслуженных московских «хоругвеносца»: Александр Проханов и Николай Бурляев. Такой выбор «пермских заступников» мог быть и провокационным, и вполне невинным – НТВ-шные редакторы могли лишь зафиксировать уже устоявшиеся в медийной среде представления о том, что «европейскому прогрессисту» Марату Гельману в Перми противостоят исключительно «русострадальческие почвеники». Сигнал, посылаемый НТВ-шной аудитории, был прост: «Хотите понять, кто там в Перми недоволен культурными проектами Гельмана? Понятно, кто: люди, подобные Проханову и Бурляеву». Всё – диагноз поставлен, в который уж раз один и тот же. И судя по атмосфере в студии и репликам публики - все присутствовавшие с этим диагнозом были согласны.

 

К слову. Александр Проханов, конечно, замечательный великоросский сказитель и по-своему велик, но врал про Пермь на НТВ-шном ток-шоу так же самозабвенно, как Марат Гельман.

 

В общем, битву за российское толкование пермского культурного конфликта Марат Гельман и Олег Чиркунов выиграли. Выиграли у кого? У тех многих пермяков, которые недовольны культуртрегерским вторжением и которым одновременно неприятен охранительно-почвенический пафос и архаичные аргументы «пермской творческо-союзной интеллигенции». Условно говоря, это те, кому интересны «культурные статьи» Алексея Иванова и аргументы Юлии Баталиной, но смешны антигельмановские стихи Игоря Тюленёва. Те, кто не против и очень да же «за» осовременивание и актуализацию пермской культурной жизни, но против вторжения «культурных хамов» играющих в эти игры. По моим наблюдениям среди недовольных «пермской культурной революцией» таких - большинство.

 

Но этот проигрыш для Перми не главный.

 

Вообще, этот «честный эфир» на НТВ был очень показательным. В том числе, он был яркой иллюстрацией той закономерности, что крайности неизбежно сливаются: хоть ультра-левые с ультра-правыми, хоть ультра-глобалисты с ультра-почвенниками.

 

Совместными усилиями Сергея Минаева (ведущий), Александра Проханова, Николая Бурляева и Марата Гельмана (неважно, кто на чьей стороне - возникший образ Перми вмещает всех) Пермь предстала перед аудиторией НТВ неким малоприятным гибридом «черного квадрата» и «черной дыры» (это цитаты эфира). Пермь как город, как совокупность горожан фигурировала в пространстве «Честного понедельника» то как город каких-то особых российских лохов, то как город каких-то абсолютно дремучих «потомственных аборигенов». То ли город-жертва, то ли город-недоумок. В любом случае, на чью сторону в этих дебатах ни встань, Пермь - это город, от жителей которого в его судьбе ничего не зависит - пермяки всего лишь игрушки в руках внешних сил: то ли прогрессорских, то ли мракобесных сил, то ли плохих, то ли хороших – для наблюдателя неважно, важно и понятно, что пермяки – пустое место. Пермь выглядит новоявленным «городом Zero», который хоть кто хоть чем может заполнить по своей прихоти. И если есть в этом городе кто «живой», так и те «мракобесы» да «почвенники» какие-то маргинальные. Таков двухлетний итог PR-усилий культуртрегерской команды Олега Чиркунова и Марата Гельмана по продвижению Перми.

 

Губернатор объясняет пермякам: «пермским культурным проектом» мы продвигаем наш город в России и мире. Да, Пермь хвалят те, кто в ней «выступают» и «представляют», но они сами не замечают, что на самом деле хвалят не Пермь, а условия, созданные властями именно для них в Перми. В этих здравицах не Пермь хороша, а хорошо было в Перми конкретному Сидору Сидорову, когда он приехал в наш город со своим концертом. Деятели культуры, погостившие в Перми у Гельмана/Чиркунова, посылают в медийное пространству не сигнал «любви и интереса» к Перми, а сигнал «любви и интереса» к властям Перми. Такой месседж привлекает исполнителей, а не зрителей, будущих гастролёров, а не будущих жителей. Пермь привлекательна не для жизни людей, а для концертной и выставочной деятельности тех, кто вступил в «гельмановский профсоюз», если, конечно, вы не считаете, что самое главное в жизни человека – это ходить на выставки и концерты.

 

Пермские власти врут: нет PR-а Перми, есть PR чиркуновского режима. Да, в Перми всё можно, и полная свобода самовыражения… если вас пригласил Гельман/Чиркунов.

 

5. Чиркуновский режим бесперспективен для нормальной культурной политики

 

«Третий путь» в региональной культурной политике возможен и вполне реален, но только не с командой Олега Чиркунова – эта команда создавалась не для прорывов - выше головы им не прыгнуть. И простое изъятие Марата Гельмана из губернаторского окружения мало что изменит (на что рассчитывали участники антиПэшного митинга в своей резолюции). «Изгнание Марата» имеет смысл лишь как первый шаг или как сигнал. Кстати, именно поэтому губернатор так бережёт галериста. Возможно, он бы и рад был избавится от проблемного партнёра, но уже нельзя - слишком далеко идущий сигнал возникнет от энергии разрыва.

 

Для губернаторской команды «культурная политика», действительно, всего лишь политика. С помощью культурной ажитации они решают свои тактические проблемы, связанные с политическим выживанием, ублажением Кремля, поддержанием на должном уровне плотности политической PR-завесы над регионом. Но главное, как уже говорилось, «культурная революция» (вкупе с политическими и административными медийно-электронными прибамбасами и бюрократической реорганизацией социальных учреждений), оказалась для чиркуновского режима палочкой-выручалочкой – самым дешёвым и нехлопотным вариантом вхождения в «модернизацию» в условиях, когда нет ни сил, ни возможностей для прорывов в реальной экономике и социальной сфере. Вот и приходится прибегать ко всяким фокусам вроде «культурной столицы», «покупай-ка пермское», «моды на мозги», электронной записи на приём к врачу в на ладан дышащих поликлиниках, личных губернаторских замеров толщины асфальта и т.п.

 

В ситуации никак не сбывающейся «модернизации» (на пермском чиновническом языке - «функционально-целевой модели управления») Марат Гельман с проектом «личной культурной революции» и субпроектом «культурного кормления» своей «актуальной клиентеллы» стал действительно подарком судьбы для пермского губернатора. Галерист помогал губернатору, продавая ему дефицитную в пермской политике «современность» и «актуальность» простыми и понятными для бизнес-менеджера квадратными метрами и человеко-часами. Губернатор помогал выживать галеристу, финансируя в Перми строительство «стартовой платформы» для новой жизни Марата Гельмана. Здесь взаимный интерес был почти биологическим – идеальный симбиоз. Но именно поэтому с ними бесполезен хоть сколько-нибудь содержательный разговор о судьбах, потенциале и возможностях региональной культуры. Люди делом заняты: выживают, пилят, кормят, наращивают и берегут политические капиталы, а мы тут со своими «великопермскими причудами».

 

Правда сегодня ситуация внутри «культурных революционеров» несколько изменилась: если для Олега Чиркунова проблема самореализации и политического выживания всё ещё актуальна, то Марат Гельман – уже выжил и самореализовался. Более того, окреп и возмужал на пермском хлебосолье, попользовался «режимом наибольшего благоприятствования» и теперь потихоньку отстёгивает пермскую ступень для облегчения дальнейшего полёта. Теперь его работа - выступать по телеку, ездить по регионам и капитализировать историю о том, как он остановил бегство из Перми населения и наполнил серую никчёмную жизнь пермяков высококачественным досугом и недетскими смыслами (так было и на НТВ) – в России на одного спасителя отечества стало больше. А губернатору и его «режиму личной власти» ни отступать, ни взлетать некуда – он стал заложником им же порождённой ситуации и, сохраняя лицо, он будет вынужден теперь до самого невесёлого конца тянуть лямку обрыдлевшей «революции» и комичной «столичности».

 

6. «Третий путь» возможен, сложен и красив

 

«Третий путь» в региональной культурной политике возможен и вполне реален. Это совершенно конкретный перечень мер и стратегий, многие из которых вполне очевидны и имеют под собой мировую и отечественную практику. Это перечень и общественных, и политических, и административных мер. У этих мер и стратегий не может быть одного хозяина. Сопротивление оккупации может развиваться только в условиях «всеобщего сопротивленческого творчества», широкого движения «мирных гражданских партизан». Сопротивление в культуре может быть только сетевым, и в on-line и в off-line. С сопротивлением ничего не получится, если конкретную деятельную волю к прекращению оккупации не проявят все, кто считает случившееся оккупацией: и пермские деятели культуры, и широкая пермская образованная публика, и наши депутаты, и молодые пермяки, чувствующие вызов несвободы. Настоящее культурное возрождение Перми не может быть быстрым и дешёвым, но может быть заметным, ярким и достойным, и реально создающим новые возможности для региона и его жителей. Но главное, поскольку речь идёт не о политическом, а, прежде всего, о культурном освобождении, хотя и с элементами политического – новая культурная политика должна будет разворачиваться в поле совершенно иных творческих фантазий и культурных проектов – фантазий и проектов, рождённых внутри, а не присланных из вне. В этом основной вызов культурного освобождения – достаточно ли в самой Перми, в её одарённых жителях, воли и творческой потенции для культурного обновления.

 

Культуртрегерские оккупанты преподнесли нам урок реформаторской энергии и драйва, но при этом они не сделали ничего особенного: собрали по России и миру проверенных творцов с их творениями и вывалили в Перми бесформенной кучей. У нас такой номер на своей территории не пройдёт. Собственное культурное возрождение не может быть тупым заимствованием чужих творческих достижений. Абсолютная культурная открытость – безусловно, но новые «пермские культурные ценности» могут родиться только в самой Перми. Могут? Могут. Нужно лишь расслабиться и понять, что возможно всё, и ни на кого не оглядываться. И ещё очень важно понять, скорее даже почувствовать, «культурный код» Перми как социокультурного места на карте страны и планеты (то, чем, в частности, занимается Алексей Иванов) и сделать этот код инструментальным для творчества и активности пермяков.

 

Освобождение – это «шанс смочь» и для пермских творцов, и для всех горожан. При том, что, несмотря на близкий многим пермякам пафос освобождения, Гельман всё-таки не Гитлер, а «культурка» - не «социалка» и большинство пермяков, сочувствуя делу освобождения Перми от культуртрегерских оккупантов, по вполне понятным причинам не будут вкладываться душой и делом в это самое освобождение, не говоря уже о последующем пермском культурном строительстве.

 

У меня есть какие-то свои соображения по мерам и фантазии по формам культурного возрождения. Через 2-3 «реплики» попробую их изложить. Но главное, чтобы свои планы и фантазии изложили ещё хотя бы несколько десятков человек – нужно уплотнить поле пермских идей, чтобы оно вытолкнуло из себя в реальный мир самые стоящие.

 

7. О нео-богеме и «арт-больницах»

Богема всегда была и есть своего рода альтер эго буржуазии, её отдушина из мира подавленных инстинктов и страстей в мир «фривольного свободочувствия». Именно эта функция богемы в отношении буржуазии и кормит богему.

 

Нео-буржуа - состоятельные жители современных постиндустриальных мегаполисов, пресытившиеся технологиями, комфортом и удовольствиями, платят нео-богеме за возбуждение забытых и обесцененных чувств, за моделирование в себе с помощью арт-объектов и арт-акций утраченного «чувства жизни». Отсюда и рождённое в нео-богемных кругах представление о новой миссии искусства – быть источником мощного духовного и эстетического дискомфорта. По их версии, искусство в современном «постреальном мире» – это высокодуховная «игра в страдание» для измотанных цивилизацией и «отчувствовавших своё» людей. В этой парадигме «актуальное искусство» поднимается до высокой социальной роли «лекарства от бесчувствия» - это когда «боль, дерьмо и человеческое свинство» становятся единственными доказательствами жизни. Прекрасное, по их версии, умерло в нашем мире или, как минимум, обесценилось.

 

Но при чём здесь Пермь и вся Россия, выход для которых, по-моему, в том и состоит, чтобы не соскользнуть вслед за Европой в пропасть тотального декаданса («варварство» России может стать её шансом). Нельзя дать богеме пожрать культуру, а с ней и всё общество. Если «лекарство от бесчувствия» позарез как нужно обитателям нескольких «духовных резерваций», так пусть они и потребляют его в специализированных «арт-больницах»: в музеях, галереях, театрах нео-богемного «актуального искусства». Откуда у них такая тяга к совращению людей, не прекращающих поиски прекрасного? Им, видимо, как наркоманам и алкоголикам, в плане самооправдания очень важно, чтобы вокруг были такие же, как они, «наркоманы и алкоголики».

 

Слов нет, «секты», испытывающие на прочность видовые границы Homo sapiens, нужны обществу для разнообразия и на всякий случай, но их нельзя выпускать из их «пещер».

 

8. В чём всё-таки виноваты губернатор и галерист

 

Меня всё ещё спрашивают, чего я никак от «культурной революции» отстать не могу, история эта вроде бы себя исчерпала, проект свёртывается? Я отвечаю всякий раз одно и то же, но у меня снова спрашивают: то ли не верят, то ли недоумевают, то ли сами отстать не могут. Поэтому ещё раз:

 

Во-первых. «Карфаген должен быть разрушен» - Гельман должен быть изгнан. Так надо. И по справедливости, и по делу.

 

Да, они сами уйдут. Но они пытаются уйти, максимально «сохранив лицо». Это неправильно. Нечестно. Они должны уйти публично опозоренными. Эти мои писания и есть мой вклад в их позор. Ведь нет ничего хуже в делах развития, чем «ложный вызов» и «ложный выход». «Культурный проект» Гельмана-Чиркунова - это не революция и не модернизация – это бутафория, но очень качественная и эффектная, классический симулякр – масса броских, демонстративных форм, призванных заменить отсутствующее содержание. Модернизация, которая ничего не модернизирует. Культурный передел вместо «культурной революции».

 

Два самых простых примера чиркуновских модернизационных симулякров:

- новые красивые остановки и вай-фай в трамвае при полной неспособности режима модернизировать городской общественный транспорт (скорость, интервалы движения, культура обслуживания, безопасность);

- принятие супермодернизационного генплана Перми при полной неспособности режима остановить мафиозную застройку города, привлечь инвестиции и сдвинуть с мёртвой точки базовые городские проекты (новый аэропорт, набережная, новая художественная галерея, перенос зоопарка и проч.), даже любимый Музей современного искусства отремонтировать не могут.

 

Это такие «потёмкинские деревни» эпохи постмодерна.

 

Олег Чиркунов и Марат Гельман «вызвали» город и край на пустые свершения и предъявили иллюзию вместо перспективы. Не имея возможности быть властью с большой буквы, чиркуновский режим решил перед пермяками «сыграть во власть», сделав вид, что знает, куда вести людей и что делать региону, чтобы процветать в недалёком будущем - отвлёк целый край на несколько лет пустых мечтаний. Причём, делалось всё это не по неведенью, а по умыслу. За подобное, как я уже не раз говорил, надо наказывать, по крайней мере, морально, репутационно и т.п.

 

Сейчас их «отмаз» в том, чтобы убедить всех, что никакой «культурной революции» и «модернизации через культуру» они и не хотели, а хотели лишь повысить качество досуга для пермяков. Тут им, безусловно, есть чем отчитываться, правда, встаёт вопрос: насколько нормально тратить значительные бюджетные средства на всего лишь досуговые увеселительные мероприятия. Тем более, в ситуации, когда, к примеру, закрывается краевая школа для детей-инвалидов по причине неспособности краевого Правительства профинансировать приведение её помещения в нормативное состояние.

 

Очень характерны в этом смысле последние рассуждения Олега Чиркунова о культуре в его блоге на Wordpress, «Моя мечта» называется (http://chirkunov.wordpress.com). В «мечте» ни разу не упоминается ни «культурная столица», ни «пермский культурный проект», ни тезис о великой модернизационной миссии культуры. Будто бы и не было в жизни губернатора двух помпезных пермских экономических форумов, посвящённых «пермской культурной революции», не было под фанфары принятой «Концепции культурной политики Пермского края», по которой краю предстояло развиваться «на основе актуализации и воспроизводства культурных ресурсов». Напротив, в своей «мечте» Олег Чиркунов настаивает на случайном характере культурных проектов. Ничего судьбоносного, просто хотели «оживить», сделать жизнь пермяков «комфортнее» и т.п. Культура в «мечте» не более чем культура – сфера досуга и хорошего настроения. Замечательно, кто же против.

 

Во-вторых. Для меня различные обстоятельства культуртрегерской оккупации - это превосходный эвристический повод, которым грех не воспользоваться. Их искромётный авантюризм и небанальность порождаемого ими зла просто взывают к анализу. Любая агрессия, в данном случае культуртрегерская, вскрывает структуру общественных интересов и ролей – не ленись, изучай, пока опять политический камуфляж не накинули. Плюс основные участники этой истории – люди незаурядные, игры, в которые они играют с пермяками, интересны сами по себе, как интересен любой хороший спектакль. Понять приёмы их игры – задача самоценная и увлекательная.

 

***

 

Основная ментальная проблема «пермской культурной революции» - это «проблема небанального зла».

 

Запах зла чувствуют многие, но этот запах исходит от «культуры», от вполне себе добропорядочных, местами симпатичных и даже милых фестивалей, спектаклей, выставок. Эта небанальность гельмановско-чиркуновского зла и вводит многих в ступор.

 

«Красные человечки», сами по себе, всего лишь заурядная «актуальная» штамповка, но они презентованы и размещены в городе таким образом, чтобы мало-мальски образованная местная публика чувствовала унизительность и враждебность этой инсталляции и собственное бессилие перед ней. Дело не в художественных вкусах. Все ведь понимают, что «красные человечки» - это официальное надругательство культуртрегеров над Пермью, не принявшей культуртрегеров. Это их кукиш. Но, с другой стороны: «Да, над городом установили красных безголовых «смотрящих», но они ведь забавные и, как говорят сведущие люди, какое-никакое «искусство», опять же есть что приезжим показывать».

 

Туристический автобус с детьми из Березников подъехал сначала к «Хромой лошади», потом - «красных человечков посмотреть», потом - в зоопарк, потом - в цирк.

 

В спектакле женщину натуралистично сажают на кол, роль кола играет винная бутылка, а затем с демонстративным актёрским мастерством вытирают «кровь» с рук палача и ног жертвы. С одной стороны - чудовищное в своей публичности и игривости зло. Зло сладострастное, рафинированное, смакуемое инфантильными, но талантливыми актёрами-недоумками. Воплощённое сценическое зло, не имеющее никакого сюжетного оправдания. Но, с другой стороны, ведь это действительно всего лишь спектакль, с действительно очень качественной постановкой и мастерской игрой актёров (я - о «Льде» на прошлой «Текстуре»).

 

В лозунге «Пермь - культурная столица» политический обман, то есть политическое зло, не просто чувствуется – вопиет. Но, с другой стороны, речь ведь всего лишь о «культуре» – какое от неё зло. Ну не добежим, так хоть согреемся.

 

Проблема не в репертуаре фестивалей и облике уличных арт-объектов – это всего лишь проблема вкуса, и кое-что лично мне вполне по душе (хотя в «массовом актуальном искусстве» и есть своя особая ущербность и бесчеловечность). Проблема в том, что под видом «культурной революции» и «современного искусства» в Пермь пришли хамство, ложь, чванство, монополизм и прочее. Будто нам своих не хватало и губернатор решил покрыть дефицит импортом. А «культурная политика» при этом из «внутренней» превратилась в «оккупационную». Но и это не главное зло от «пермской культурной революции».

 

Главное зло - в другом. Наш край действительно не жилец в геополитическом смысле слова, его людей и ресурсы стремительно поглощают разнообразные внешние силы: столица, геополитически более сильные регионы-соседи, диаспоры-колонисты, сырьевые корпорации и так далее. Если всё так будет продолжаться, то с каждым годом всё большее число пермяков будут вставать перед простым, но тяжёлым выбором: либо продолжать беднеть на пермской родине, либо уезжать, либо присоединяться к одной из «колонистских диаспор» (как сегодня происходит, например, в Карагайском районе), либо отдаваться в услужение госбюрократии или «корпоративным людоедам», но там, как известно, количество мест невелико и строго лимитировано.

 

Если мы хотим процветать в Пермском крае, пермские власти должны были ещё лет пять назад разработать «программу краевого обновления» (или как там её назвать), нащупать реальные «точки роста» и «инвестиционные магниты», понять, как вовлечь население в модернизацию и как нейтрализовать мародёрские элиты. И они разработали, нащупали, поняли… полную хрень под названием «Пермь - культурная столица всего чего не попадя»

 

Вместо того, чтобы заниматься поиском недетских инвестиций, неистовым пилением федерального бюджета в свою пользу (хоть бы Екатеринбург и Челябинск в этом деле обогнали), созданием новых современных рабочих мест в значимых для региона объёмах, наши вожди и их наёмники забавлялись музеями и фестивалями, бесконечным оптимизационным тусованием нищих социальных учреждений, да дороги с ленцой постраивали (70 километров в год – у них еще хватало наглости этим хвастаться).

 

«Культурная революция» не принесла в Пермь ни серьёзных инвестиций, ни значимых бюджетных вливаний, ни новых современных рабочих мест – ничего в смысле перспектив и кое-что в смысле досуга. Но не досуга ждут от краевых властей люди, хотя за досуг спасибо.

 

Главное, «культурная революция» и не могла ничего принести социально и экономически значимого, и ждать нам нечего, как бы они ни просили подождать (о причинах революционной бесперспективности «культурной революции» писалось множество раз и не только мной, подведение итога моим аргументам на эту тему смотрите в ноябрьском «Компаньон-magazinе», в статье о Бильбао). Олег Чиркунов, Марат Гельман и другие не могли не знать, что надувают самый большой в истории постсоветской Перми политический пузырь - в чём – в чём, а в тупости их подозревать не приходится – за это и должны быть наказаны.

 

Нам ведь в Перми действительно непонятно, за что зацепиться, чтобы через 15-20 лет не оказаться высосанным депрессивным регионом. А тут три года псу под хвост. Культурреволюционный проект в силу своей столичной манкости, попсовой простоты и благодаря властному ажиотажу подчинил себе пермский публичный дискурс, закупорил пустыми надеждами каналы пермской общественной и политической предприимчивости, подморозил, подсушил поиски выхода в иных направлениях.

 

Впереди, возможно, ещё сотни личных трагедий сегодняшних тинейджеров, вымучивающих из себя хипстеров, купившихся на «актуальный гламур» Марата Гельмана и решивших, что самореализация в этой тусовке и есть для них пропуск в продвинутое и обеспеченное будущее. Сколько их сегодня блуждает по Перми в мечтах сочинить своих собственных «красных человечков» и красиво ездить с ними по всему миру с перформансами и инсталляциями, от презентаций к номинациям.

 

Потому и не могу я отстать от наших «культурных революционеров»: во-первых, любое зло должно быть наказано, даже такое небанальное, во-вторых, нужно как можно скорее освобождать пермское пространство общественной и политической предприимчивости от культуртрегерского наваждения и, в-третьих, наша общая рефлексия по поводу их авантюры может помочь нам понять, «за что всё-таки зацепиться».

 

9. Авантюристы и фавориты

 

Авантюрист – это общественный паразит, эксплуататор без оснований.

 

Во время культуртрегерской оккупации у нас на глазах разворачивалась просто феерическая история по забытому, казалось бы, классическому сюжету: «авантюрист в провинции», будь то граф Джакомо Калиостро, Иван Хлестаков, Остап Бендер или Марат Гельман.

 

Наш «чёрный принц Марат», как и полагается авантюристу, возник ниоткуда (ибо что такое «Винзавод» для Перми), но в столичном блеске и с кучею идей. Наврал доверчивым и наивным провинциалам с три короба, расписал райскую жизнь, что свалится на серую Пермь с «современным искусством». Заворожил для надёжности «культурной столицей». А сам помаленьку «яички да маслице в корзинку складывал», да «письма писал» своим приятелям о том, как классно он тут всё разруливает, в расчёте, что начальство прослышит и оценит, и выделит.

 

Урок – бдительнее надо быть. Политические авантюристы, оказывается, не перевелись, и они по-прежнему умудряются заручиться высшим покровительством. А край наш бесхозный, но богатый ресурсами и доверчивым населением, очень уж для них соблазнителен. Зачем нам нахлебники.

 

То же самое про фаворитизм. Ведь что такое фаворитизм? Это неформальное делегирование властных полномочий на основе личной привязанности. И кто же мог подумать, что в нашей забюрократизированной и завертикализированной государственной системе фаворитизм может оказаться вполне себе действенным политическим институтом. Во всяком случае, губернатор Олег Чиркунов и галерист Марат Гельман доказали это на собственном примере. Именно благодаря личной симпатии и доверию губернатора галерист стал в Перми важным политическим лицом без каких либо формальных политических обязательств перед населением и парламентом. Частное лицо с публичными полномочиями - ни за что не ухватишь, зато очень удобно и для губернатора, и для галериста.

 

Урок – нельзя такого больше допускать. Неформальная власть вдвойне опасна. Власть и так трудно контролировать, а неформальную и вовсе невозможно. Государственная власть обязательно должна быть формальной, осязаемой и уловимой.

 

10. Герой экспозиции задушен богатством внутреннего мира куратора (об Олеге Чиркунове, Родерике Мурчисоне, Марате Гельмане, Семёне Ваксмане, Владимире Абашеве, Екатерине Дёготь, Петре Субботине-Пермяке)

 

Бывает, что Марата Гельмана или Бориса Мильграма просто «несёт, как Остапа». Летний пример на НТВ-шном эфире в исполнении Марата Александровича звучал примерно так: «до прихода нашей команды в Перми никто внимания не обращал даже на такой важный для региона символ, как «пермский геологический период» (передаю смысл).

 

В то время, как идея «Парка пермского периода» возникла в Перми ещё в начале двухтысячных, а на маленькой площади перед школой № 9 кто-то из пермистов, к сожалению, не помню, кто именно, предлагал поставить памятник Родерику Мурчисону (шотландский геолог XIX века, выделивший и назвавший «пермский период», исследуя соответствующие геологические отложения в Пермской губернии).

 

Ещё лет восемь назад Семён Ваксман написал прекрасное эссе о том же Мурчисоне и «пермском геологическом периоде». «Пермский период» пытались обыгрывать и в пермистской публицистике, и в местных КВН-овских скетчах, и в названиях местных СМИ и даже в названиях каких-то некоммерческих организаций. За последние десять лет, насколько я знаю, с идеями увековечивания в Перми «пермского периода» к общественности и к различным пермским властям обращались и университетские историки с геологами, и пермские писатели с краеведами, тот же Семён Ваксман был очень настойчив. Даже мы с братом году в 2004 забабахали одному из заместителей губернатора целую мультимедийную презентацию о стратегии продвижения Перми в России и мире через «пермский период», «пермских богов», «пермских зверей» и Субботина-Пермяка.

 

Пётр Иванович Субботин-Пермяк – немного не доживший до величия, великолепный, но несчастный художник и, что редко бывает с людьми, которые «сами могут» - просто урождённый миссионер, арт-миссионер - прямо-таки «ревкомовский Дягилев» в коми-пермской глуши. При этом он один из самых неизвестных больших художников России.

 

Замечательная, как факт, пермско-московская презентация Субботина-Пермяка в исполнении Екатерины Дёготь, к сожалению, как и многие проекты этой школы кураторов, была принципиально мимолётной: пришла ниоткуда и ушла в никуда, никого не затронув и без какого-либо продолжения для посмертной судьбы воспетого художника. Всё, как всегда: проект удался, но переоткрытия творца страной и городом не получилось; контекстопластика и культуринжиниринг экспозиции виртуозны, но герой экспозиции задушен богатством внутреннего мира куратора.

 

Как у них так получается: делать в общем-то интересные вещи и не оставлять после них никаких следов: ни в пространстве, ни во времени, ни в головах – непостижимый талант. Но что делать, такие вот синтетические люди - «красные человечки». Для них напыщенно многозначный и до тошноты банальный символ «отсутствия головы» важнее простого, но жизнеутверждающего факта её наличия. Выключенные из социума, с протезированными глобалистскими мозгами, они думают, что и все остальные жители страны страдают от отсутствия смыслов и дефицита эмоций. А Россия, меж тем, хоть и неблагополучная и слабая, но в основе своей всё ещё здоровая страна, в отличие от Норвегии и Англии, например.

 

В постсоветское время концептуальный и практический интерес у пермской общественности к «пермскому геологическому периоду» и прочим «пермскостям» проявил себя ещё в 2002 году: тогда сообщество гражданских организаций «Пермская ассамблея» провела большую публичную дискуссию: «Как формируется имидж региона. Или почему Пермь путают с Пензой». С одним из затравочных докладов на этой дискуссии выступил тогда профессор Владимир Абашев. Даже само название доклада было абсолютно поперёшным для господствовавших в России 2002 года политических и культурнических дискурсов, не говоря уже о его содержании: «Пермь: современная ситуация и актуальные стратегии в сфере культурной жизни и эффективной репрезентации города в культурном пространстве России». Пермские СМИ тогда взорвались кучей публикаций, при администрации губернатора (в то время ещё Юрия Трутнева) было создано подразделение по имиджевой политике. Публицистическое, концептуальное и политическое освоение «пермских ценностей» получило новый язык и новые смыслы.

 

Спустя год с небольшим в Пермь назначили Олега Чиркунова. Он вызывал тогда большие надежды у «образованной пермской публики»: современный, интеллигентный, либеральный и даже пишущий (Олег Чиркунов – автор сборника в общем-то неплохих ироничных рассказов «Штрихи», которые смешно продавались в принадлежащей ему сети супермаркетов «Семья»). Он с лёгкостью шёл на контакт, но сам «контакт» был всегда бесполезным – не оставляло ощущение абсолютно погружённого в себя и свои идеи аутиста, но с губернаторскими полномочиями и с «сетевой» собственностью в карманах. Однако надежды жили, бессмысленное общение продолжалось. В 2007 году та же «Пермская ассамблея» даже публично выступила в защиту губернатора во время первого серьёзного «наезда» на него федералов (куча избирательных и в какой-то степени надуманных, как с Ходорковским, коррупционных дел на членов регионального правительства). Но люди, родившись, не меняются. К 2008 году Олег Чиркунов окончательно усугубился в своей сущности: как-то чрезмерно интровертивно, и я бы даже сказал «ипохондрически», окуклился в своём блоге и полностью посвятил себя «функционально-целевой модели управления» - бред и «хаббардизм» какой-то для живой здоровой региональной политики. И начался в Перми период «кромешного менеджмента», оголтелого PR-а и тотальной бюрократизации всего, что движется, под покровом имиджа «либерального губернатора».

 

Так или иначе, идея «репрезентации Перми в России через актуальное освоение её социо-культурного наследия» была абсолютно чужеродной для чиркуновской «функционально-целевой космологии». Более того, думаю, не особо погрешу против истины, если скажу, что сам губернатор этих культурвозрожденческих позывов пермской общественности даже не заметил, а бывшие в курсе люди из его окружения просто не рискнули отвлекать его такими «мелочами».

 

Потом на пермской сцене появился, «как ни странно, романтик» Сергей Гордеев с его великой, но синтетической идеей «города будущего» и реальными культуртрегерскими деньгами. Затем уже талантливый авантюрист Марат Гельман окончательно переупаковал в мозгу губернатора «культурку» в «мощный политический инструмент», способный решать едва ли не любые проблемы региона: от «прекращения бегства населения» до «инвестиционной привлекательности края» и «стимулирования экономического роста» (понимаю, нормальному человеку смешно читать всё это, но ведь «они» до самого последнего времени обо всём этом говорили, даже как бы взахлёб – наваждение какое-то). Но я отвлёкся от «пермского геологического периода».

 

Нельзя не отметить, что именно благодаря московской культуртрегерской оккупации, «пермский геологический период» стал, наконец, фактом «пермской культурной политики». Можно посчитать этот факт заслугой «гельмановской команды». А можно отнестись к нему и как к примеру вопиющей неспособности нашего губернатора и его политического режима своевременно и адекватно воспринимать актуальные и перспективные инициативы собственного населения. Ведь то же самое можно было делать раньше, дешевле, креативнее, разнообразнее и, главное, опираясь на широкую общественную поддержку и участие «пермского образованного сословия». Такова бесконечная несвоевременность и неадекватность чиркуновского режима. Режима, на поддержку которого инициативные пермяки и реальные пермские инновации по определению не могут рассчитывать просто потому, что они «пермские». Кроме, естественно, тех «инициатив», которые, как скрипка в футляр, входят в вымученные проекты самой команды пермского губернатора. Так или иначе, пермофобия – официальная политика пермских властей.

 

Заинтересованные коллеги-москвичи привычно мне возразят: какая разница, благодаря кому в Перми стали, наконец, заботиться об «увековечивании» «пермского геологического периода». Вы, пермяки, не смогли заинтересовать этим пермского губернатора, а Марат Гельман – смог, в итоге и дело сдвинул, и выиграли все, включая «горячо любимых пермяков».

 

Так-то оно так, но есть одна проблема, правда, почти мистическая. В Перми, как и в любом другом городе или селе, жить будет только то, к чему присоединились люди, обитающие в нём, что признали своим, что пустили в себя. Беда же этой странной команды из трёх с половиной человек и сотни наёмников в том, что дух оккупации, авантюры и фокуса-аттракциона из заезжего цирка никак не выветривается из всего, что они делают, даже когда они делают стоящие вещи. Не содержание и качество гельмановских культуртрегерских «экспонатов», а витающий над ними дух авантюры, недружественного вторжения и чужих интересов определяет отношение к ним значительной части пермяков.

 

Знаю, в карманах у Марата Гельмана, Бориса Мильграма и Николая Новичкова на этот случай припасены специальные «говорящие цифры и проценты» из всяких податливых соцопросов, из которых следует, что всё, что делают в Перми «культурные оккупанты», пермяки очень ценят и почти уже чтят, и уже строят свою жизнь сообразно «пермскому культурному проекту». Но о роли социологии в пермской политической лжи как-нибудь потом.

 

И этот же «неприемлемый дух» будет решать в Перми судьбу культуртрегерских свершений после завершения культуртрегерской оккупации. То же касается и «пермскостей», подхваченных «оккупантами» на втором этапе вторжения, когда выяснилось, что совсем уж игнорировать пермскую культурную среду им не удастся: «пермский геологический период», «пермские боги», «пермские звери», Субботин-Пермяк и прочее не станут снова пермским делом, гордостью и мифом до тех пор, пока пермяки получают их из рук хамоватых пришельцев-авантюристов, фаворитов странного губернатора. Понимаю, за этой моей убеждённостью нет ничего рационального. Что поделать, такие вот иррациональные убеждения.

 

Почему же Марат Гельман так по мелочи врал на НТВ-шном «Честном понедельнике» про «пермский геологический период»? Рефлексы. Дело даже не в том, знал он или не знал о предыстории освоения Пермью «пермского геологического периода» (хотя здесь он попадает в классическую дилемму «кругом виноватого»: если знал – значит, осознано врал, если не знал – значит, не осведомлён в предмете, которым занимается, то есть – непрофессионал). Но дело в другом.

 

Марату Гельману очень важно постоянно убеждать всех и себя, что до него в Перми ничего интересного не было, по крайней мере, в сфере культуры. В противном случае его «миссия» утрачивает политический смысл и публичную привлекательность – не возникает сюжета о «несчастных тёмных дикарях и благородном прогрессоре», несущем свет и блага цивилизации. Чем хуже Пермь - тем лучше Марат. Потому и врёт, практически автоматически (как и было, по-моему, на «Честном понедельнике»).

 

Есть и более прагматические мотивы такого вранья: если ты признаешь, что до тебя в Перми кто-то чем-то подобным занимался, значит, ты обрекаешь себя на партнёрство с «местными», на учёт их опыта, интересов и т.п., а это абсолютно неприемлемо для всякого истинного культуртрегера, цивилизатора, прогрессора – для него возможен только один вид взаимодействия с местными: полное подчинение аборигенов доброй воле пришлого благодетеля. Вот и опять врать на Пермь приходится.

 

11. О фестивале «Текстура» задним числом

 

Собственно говоря, даже не «задним числом», а «супер задним», поскольку на «Текстуре – 2011» я не был, а нижеприведённые рассуждения касаются первой «Текстуры» 2010 года. Это недоделанные заметки, тогда я о них забыл, и вспомнил совсем недавно, когда, наслушавшись чужих впечатлений о «Текстуре» этого года, решил поучаствовать в фестивале небольшим «анекдотом» (см. заметку от 26 сентября 2011 г. «Текстура неожиданно закончилась новым театральным проектом»). Сочиняя «анекдот», я перечитал эти старые рассуждения и решил, что они вполне уместны и сегодня.

 

***

 

Сентябрь 2010 года.

 

На мой взгляд, фестиваль «Текстура» оказался фестивалем «субкультурного искусства». Точнее, «Текстура» стала фестивалем одной из субкультур в современном искусстве. Речь - не о жанрах, школах и стилях, а именно о субкультурах в искусстве – о людях, объединённых особым образом жизни, особым набором ценностей, особым способом мировосприятия-мироотражения и, соответственно, особыми творческими практиками.

 

Авторы фестиваля хотели Современности, Честности и Простоты², но «Текстура» своими внутренними кодами притягивала, прежде всего, тех людей театра, кино и литературы, которые научились получать творческое удовлетворение, раскапывая «Современность, Честность и Простоту» в очень специальных местах - на маргинальных окраинах человеческих сообществ и в «затхлых подвалах человеческого духа». Авторы фестиваля хотели Реальности, Актуальности и Правды, но очень часто на фестивале получалось, что Настоящая Правда – это Зло, Безысходность и Слабость + некоторое количество беспричинно голых тел. Многие бы ограничились в отношении «Текстуры» словом «чернуха»: «гламурная чернуха», «романтическая чернуха», «экзистенциальная чернуха», «политкоректная чернуха» - их много «чернух». Я же привычно скажу, что «всё гораздо сложнее».

 

На фестиваль съехались в основном те авторы, чей метод в тщательном препарировании и в не менее тщательной презентации ментальных и социальных человеческих внутренностей, «таких прекрасных в своей естественной и бесконечно правдивой отвратительности». Ползёшь, бывало, по «человеческим кишкам» вслед за «текстурным» автором, изучаешь, что на глаза попадается, пытаешься угадать, зачем он тебя сюда затащил, а вокруг сонм восторженных «филологинь» роится и они всё шепчут, шепчут тебе на ухо: «Получай удовольствие, получай удовольствие, получай удовольствие».

 

Среди «филологинь», кстати, оказалось несколько хороших поэтесс, непонятно только, зачем они упекли себя на эти галеры. Видно ведь – тесно им в «вычуре вербатима», зябко, неуютно. Крылья белые не расправить - о бетон и унитазы рвутся крылья, ломаются.

 

Очень соблазнительно назвать «текстурное искусство» «искусством маменькиных сынков» - что, соблазняясь, и делаю. Хотя и здесь «всё сложнее». Для кого-то «недоопытность» и «недострадальность» - мощнейший творческий мотив, кто-то просто профессионально стилизует своё сознание под «фрустрированное» как модное, кто-то конструирует из третьего издания мальчиков/девочек-либерти «большой проект» – пестует очередное «новое искусство».

 

Для непосвящённой публики, вроде меня, главными героями «Текстуры» получились: бедный и знаменитый «русский гопник», ставший, по сути, культовой фигурой для значительной части производителей и потребителей «российского актуального искусства» и «голое человеческое тело» («обнажённое» показывают на других фестивалях, а «нагое» - только в музеях). Последнее - типа «открытие фестиваля», наш русский прорыв в «Новую Настоящую Правду». Воспев голого современника, возвысив «раздевание» до метафоры «срывания покровов», «Текстура» прорвалась к истокам человеческого бытия, обнаружив их в бледной текстуре финно-угорского субтильного тела (венгерского, пермского, частично московского). (На всякий случай: последние 2 предложения следует считать ироническими, а сама эта фраза у меня вместо смайлика).

 

***

 

Фестиваль «Текстура», безусловно, стал событием для Перми, по крайней мере, для той части её жителей, которые замечают такие события. И мне бы очень хотелось, чтобы он стал событием и для России. Независимо от отношения к «Текстуре», «Текстура» - феноменальна (в современной России очень мало по-настоящему феноменальных событий). Фестиваль важен для культурной жизни страны именно плотностью своего сигнала, спрессованностью субкультурных смыслов и посланий миру. На фестивале было всякое: ожидаемо необычное, необычно интересное и кое-что по-настоящему замечательное. Многое я естественно не принимал, из-за своей естественной инаковости в этой очень специальной среде. Но что у меня почти никогда не вызывало сомнения, так это авторская честность и профессионализм почти во всём, что довелось увидеть. («Ну и что, что люди «честные» и «профессионалы» - отвечаю я сам себе. - Искусство ведь – восторга хочется, а мне всё профессионалов презентуют»).

 

Одним словом, моя личная инородность в теле фестиваля не могла не сказаться на итоговом впечатлении. Квинтэссенцией этих 10 фестивальных дней лично для меня стала уморительная цитата из письма Александра Блока жене, в котором он излагал свои впечатления о вечере у Осипа Мандельштама: «Скука победила порнографию». Цитата эта была замечательно исполнена на одной из дискуссий Вениамином Смеховым - во всех смыслах самым изящным и хитроумным из всех виденных мною актёров (видел я их, правда, немного). Цитата эта, конечно, прилагается не ко всему, что я видел на «Текстуре», но ко многому.

 

Заканчивая тему «порнографии», не могу не вспомнить, насколько дивно-трогательно-суровой и гармонично вплетённой в сюжет была «сцена в ванной» в замечательном корейском фильме «Поэзия».

 

Справедливости ради надо отметить, что цитату из Блока Вениамин Борисович адресовал не всей «Текстуре», а конкретному спектаклю. Он имел в виду «Лёд», поставленный по одноимённой пьесе Владимира Сорокина лауреатом «Текстуры», венгерским режиссёром Корнелем Мудруцо. И здесь я должен сказать о неожиданно главном, что произошло со мной на «Текстуре». Спектакль «Лед» и его постановщик из страны, занимающей первое место в мире по самоубийствам, ворвались в меня пыткой невозможностью остановить кошмар. Ничего более человеконенавистнического в искусстве, чем мудруцовский «Лёд», мне видеть не приходилось. С каким-то невероятным авторским сладострастием в дерьмо, в физиологический компост превращалось всё человеческое: от жизненных трагедий и смыслов существования, до бедного, ни в чём не виноватого, секса. Этакое символическое «сгребание экскаватором человеческих трупов в нацистском концлагере». Чем же нужно болеть, чтобы так вымещать. При этом высокий профессионализм венгерских актёров (натренировавших свою чувственность до способности к полному бесчувствию), искренний драматизм и, наоборот, залихватский музыкальный стёб отдельных сцен лишь усугубляли чудовищность происходящего. Я не помню, о чём был спектакль, я помню лишь собственную ненависть ко всем, кто имеет к нему хоть какое-то отношение. Возможно, режиссёр такой моей реакции и добивался. Тогда он не только «концептуальный злодей», но и просто скверный человек.

 

Я понимаю, что это, в конце концов, всего лишь спектакль, а я, возможно, избыточно экзальтированный зритель. Я понимаю, что таков вкус представителей этой «субкультуры в искусстве» и они имеют на него права. Но автор спектакля, подавляющее большинство зрителей которого испытывали чувства в спектре от скуки и тоски до тошнотворности и ужаса, получил Премию «Текстура: Имя – 2010». Эту премию этот «истребитель человеческого в человеке» получил в моём городе, на фестивале, связанном с моим городом. А это как-то неправильно. Получается, что и я причастен к его «театральному преступлению против человечности».

 

***

 

Самое хорошее на фестивале.

 

Этот фестиваль «малого современного искусства» украшали и увеличивали два больших человека: совсем ещё молодой Павел Бардин и условно молодой Иван Вырыпаев. Они были и чужеродны, и велики для «Текстуры», но, как и положено большим людям, не противостояли ей, а вежливо пытались соответствовать чужим правилам.

 

Иван Вырыпаев и Павел Бардин - это «другое современное искусство», это «современное искусство Большого стиля». «Большой стиль» - стиль великих тем, великих страстей и великих смыслов - был постепенно утрачен честным (неофициозным) российским искусством то ли в 80-х, то ли в 90-х годах прошлого века. «Современному же искусству Большого стиля» еще предстоит выработать свою идентичность в противостоянии, с одной стороны, «малому текстурному искусству», с другой стороны, Большому стилю гламура, официоза и попсы. Вырыпаев и Бардин демонстрируют на себе, как это можно делать.

 

Передразнивая «Текстуру», я даже сочинил девиз «современному искусству Большого стиля»: «Честно и современно о главном и великом».

 

Современные «маленькие трагедии» человеческого прозябания уже упакованы в «текстурное искусство». Мечты «прозябающих» удовлетворены душеспасительным гламуром и попсовой героикой. Осталось упаковать образами неутолённую «жажду расширения», порывы к «штурмам небес».

 

***

 

Я не поклонник «текстурной субкультуры», но большое спасибо за то, что меня с ней познакомили. Я наелся до отвала и отвалил.

 

12. Бильбао против пермской культурной революции

 

Пример для подражания

 

Так получилось, что нам с женой очень повезло: год назад, по дороге на побережье Страны Басков, в аэропорту Барселоны мы познакомились с замечательным человеком – 30-летним баском-филологом, хорошо говорящим по-русски, живущем в Бильбао и не раз бывавшем в России (как оказалось, он трудился переводчиком-волонтёром у наших общих московских знакомых, в одной из благотворительных организаций). Поэтому когда, спустя дней десять, нам пришло время покинуть побережье и наведаться в Бильбао, то путешествовали мы по этому городу не абы как, а с замечательным гидом, не просто живущем в Бильбао, но и глубоко погружённом во многие его ипостаси. Благодаря его темпераменту, мы даже поучаствовали в небольшой стычке с местными леваками, которым очень не понравилось, как мы выглядим, мирно беседуя за столиком в кофейне, в то время, как они протестуют против сокращения социальных расходов испанским правительством.

 

Приехав домой, я ещё изрядно поизучал этот город в его многочисленных печатных и интернет-версиях. В итоге этих разнообразных знакомств с Бильбао я узнал много интересного.

 

Собственно говоря, эти знания лишь подтвердили моё изначальное, сформировавшееся ещё в первые месяцы культуртрегерской оккупации, убеждение в том, что Бильбао и Музей Гуггенхайма ни в коем случае не могут быть образцом для подражания, не только для Перми, но и для подавляющего большинства других городов планеты. Но после знакомства с Бильбао, напитав аргументами это свое убеждение, я неожиданно получил и великолепный бонус - несказанное удовольствие от самого этого города, от басков, от их страны. И ещё: в Бильбао я впервые убедился, насколько реальным, мощным, и одновременно неброским в своей естественности может быть такой несколько абстрактный для нас феномен, как «городское сообщество».

 

Я довольно подробно постараюсь описать «историю с Бильбао»¹, во-первых, потому, что это действительно великая история, а, во-вторых, потому, что на её фоне некомпетентность и авантюризм наших «культурреволюционеров» становятся такими же очевидными и ясными, как Млечный путь безоблачной деревенской ночью.

 

***

 

Что такое Бильбао для пермяка – это официальный пример для подражания: «хотите лучшей жизни – делайте, как в Бильбао». Бильбао, согласно идеологии «пермской культурной революции» - это благополучие и процветание города, достигнутое в результате включения мощного культурного фактора – Музея Гуггенхайма.

 

Культуртрегерская оккупация Пермского края украшалась следующим «посланием» культуртрегеров к пермякам: «Современное искусство во всех возможных его проявлениях станет в Перми главным двигателем экономической и социальной модернизации. Проще говоря: музей, театр, центр дизайна, киностудия, фестивали и тому подобные культурные институции, опирающиеся на парадигму «современного искусства», создадут в Перми «центр силы», который всколыхнёт местное население, пробудит его творческий потенциал, привлечёт в край туристов и инвестиции, а также выдающихся творцов и креативщиков со всей страны, и даже со всего мира, и все они вместе – пермяки, творцы, туристы и инвестиции – превратят Пермь в современный, богатый, динамичный город – культурную столицу России, в которой пермяки обретут достаток, славу и продвинутую работу, а страна - пример для подражания». Сказал своими словами, но смысл передал, по-моему, один в один, ничего не наврал.

 

Нигде в мире такая схема модернизации не была реализована и даже не было попыток. Такая безответственная дурость никому в голову не приходила.

 

Нигде и никогда в мире новые культурные институции и порождённые ими финансовые, социальные и духовные эффекты сами по себе не становились основанием национального или регионального возрождения. Примеры, близкие сказке о «культурном запуске модернизации», существуют лишь применительно к малым городам, находящимся в непосредственной близости от мощных туристических потоков. И то в их случае есть проблема с тем, считать ли «возрождением», «успешной модернизацией» «посадку» городка на «туристическую иглу». По крайней мере, естественный отток молодёжи из таких музеефицированных местечек в большие города это не останавливает, будь ты хоть крохотным, но великим Авиньоном. Но, в любом случае, к Перми – миллионной, урбанистически молодой и всё ещё преимущественно индустриальной – это не имеет никакого отношения.

 

Все известные культурные институции, ставшие одним из символов своих городов-носителей (в России наиболее известны Музей Гуггенхайма в Бильбао и Международный фестиваль искусств в Эдинбурге), везде были лишь небольшой надводной частью гигантского айсберга мощных социально-экономических преобразований, в основе которых лежали серьёзные государственные инвестиции и высокоэффективные бизнес-проекты вполне очевидного свойства: в жилищном строительстве, модернизации традиционных производств, создании новой транспортной и финансовой инфраструктуры, и так далее.

 

Всё происходит примерно так: сначала государством аккумулируются большие деньги, чему предшествует определённое политическое решение общенационального или даже наднационального уровня (неслучайно и Бильбао, и Эдинбург - самые мощные в Европе центры сепаратизма (баскского и шотландского), то есть очень большая европейская проблема, как у нас Чечня, в которую для замирения вбухиваются немереные деньги). Эти деньги вкладываются в первичные проекты реконструкции и создания новых социальных, культурных и бизнес-институций. Затем, если видно, что проекты хорошо реализуются и государство гарантирует своим участием их доходность – деньги привлекают деньги, следует череда частных инвестиций, и процесс плавно перетекает в относительно благополучную и динамичную жизнь ранее не очень благополучного и утратившего динамику города.

 

Культурные институции не порождали и даже не стимулировали социально-экономические, градостроительные и прочие преобразования, а находились в их ряду, были одним из пунктов фундаментальных программ обновления.

 

Культурные институции, безусловно, украшают «обновленческие проекты», гуманизируют их, привлекают дополнительные инвестиции (впрочем, несопоставимые с базовыми инвестиционными потоками) и, в известной степени, отмывают политическую подоплёку модернизации. Но никогда и нигде не являются стержнем модернизационного проекта.

 

 

Страна Эускади

 

«Эффект Бильбао» - это не эффект Музея. Всё наоборот: Музей стал эффектом возрождающегося Бильбао. Или так: возрождающийся Бильбао сделал Музей, а Музей зафиксировал и презентовал миру факт возрождения Бильбао.

 

Но, прежде чем писать о «феномене Бильбао», я предложу читателю некоторый информационный минимум, необходимый, чтобы иметь возможность разобраться в «феномене Бильбао», породившем «эффект Бильбао», который, в свою очередь, породил «феномен Музея».

 

Во-первых, Бильбао – это главный город Страны Басков. Страна Басков – это автономный регион (они это называют «автономным сообществом») на северо-востоке Испании. Регион горно-морской: испокон веку баски жили на северных отрогах Пиренейских гор, выходящих к Бискайскому заливу Атлантического океана. Моряки и горцы-селяне. Например, многие поселения прибрежных басков специализировались на китобойном промысле. А горцы ещё с римских времён добывали железо. Столица Страны Басков – Витория - меньший и менее известный, чем Бильбао, город. Политическое, социально-экономическое и культурное соотношение Бильбао и Витории очень напоминает соотношение Нью-Йорка и Вашингтона в США.

 

Во-вторых, Бильбао – морской порт, хоть и находится на берегу реки и в 12 километрах от берега океана, а баски – морской народ. Громадный Бискайский залив Атлантического океана, омывающий всё западное побережье Франции и всё северное побережье Испании, назван в честь басков. А юго-восточный угол Бискайского залива, упирающийся в стык французского и испанского побережья, называется «Берегом Басков». Правда, по источникам я так и не разобрался: сами ли по себе баски - «морской народ» или стали таковым в результате заселения Берега Басков викингами в IX веке.

 

В-третьих, население «исторического Бильбао» составляет около 400 000 человек, население «Большого Бильбао» (сегодня он - реальная агломерация) – около 1 000 000 человек. Бильбао, помимо прочего, административный центр одной из трёх баскских провинций – Бискайи.

 

Именно в Бискайе находится знаменитая Герника. Нам она известна как маленький испанский городок, который в 1937 году во время Гражданской войны в Испании был фактически уничтожен вместе со многими своими жителями в ходе ночного авианалёта, который совершили лётчики-фашисты из «Легиона Кондор», добровольческого подразделения Люфтваффе (по одной из местных версий, это были франкистские летчики, которые летали на немецких самолётах и сбрасывали немецкие бомбы). В юности мне и, думаю, многим, казалась несколько избыточной реакция Пабло Пикассо на это событие (я имею в виду его знаменитую трагическую картину «Герника»). Только потом я сообразил: Пикассо, когда писал свою великую картину, в отличие от меня, рассматривавшего её по репродукциям через 40 лет в советских 70-х, просто не знал, что уже через 5-7 лет после разрушения Герники всё будет во сто крат ужаснее, и от ночных бомбардировок будут гибнуть уже не 250 человек, как в Гернике, а 25 000, как в Дрездене. Герника была его реальным максимальным ужасом, ужасом эпохи, ещё не знавшей лагерей смерти и ковровых бомбардировок.

 

Но всё оказалось ещё сложнее. Герника оказалась не просто маленьким испанским городком, а духовной столицей Страны Басков, культовым местом, где «испокон веков собирались под сенью «баскского дуба» вожди и старейшины Эускади (самоназвание Басконии), здесь перед баскским парламентом - первым на территории Испании - каждый вновь вступивший на испанский престол монарх давал клятву уважать и защищать закрепленные законом баскские свободы». Герника оказалась сердцем Страны Басков и, что более важно, воплощением её свободы. Вот почему Франко выбрал именно этот городок мишенью бомбардировки – «сердце оплота свободолюбия». «Легион Кондор» бомбил Гернику по личной просьбе каудильо. Позже Франко объявил баскские провинции «провинциями-предателями». Всё это знал и Пабло Пикассо, и многие другие, прежде всего, испанские и французские интеллектуалы, и не только интеллектуалы. Шок от бомбового разрушения Герники был невероятным. Но, кстати, говорят, «баскский дуб» уцелел после бомбардировки. Может быть, это легенда, я не проверял.

 

В-четвёртых, Страна Басков, как многие понимают, это не просто один из регионов Испании, а одна из главных политических проблем не только Испании, но и всего Евросоюза. В Стране Басков «автономия» - не пустое слово, регионализм и глокализация - мощные политические и экономические тренды, а сепаратизм, мягкий или жесткий, – важная часть умонастроений значительной части населения. Страна Басков - это не только Музей Гуггенхайма, но и ЭТА («Страна Басков и Свобода» - боевая леворадикальная националистическая организация) и «Эрри Батасуна» (баскская националистическая партия, политическое крыло ЭТА). Мечта ЭТА и «Эрри Батасуна» - «Большая страна басков», включающая в себя все баскские земли Испании и Франции. С 70-х годов по настоящее время в терактах и убийствах, организованных ЭТА и другими радикальными националистическими группировками, погибли около 900 человек. Фирменный для ЭТА способ убийства – выстрел в затылок. Когда мы в июне прошлого года были в Басконии, ничего террористического вокруг не происходило, но через полтора месяца, в августе, по Стране Басков прокатилась волна терактов: в городах сотнями горели мусорные контейнеры и десятками автомобили, было сожжено несколько домов, использовались бензиновые бомбы и бутылки с зажигательной смесью, в Ондарроа ими забросали почтовый офис, в Зараутце были ранены двое полицейских, 21 августа взрывное устройство сработало и в Бильбао. Но это уже «мягкий террор» - никто не погиб. Пик террористической активности ЭТА пришёлся на 90-е и самое начало 2000-х (2001 год – 58 эпизодов) и совпал с «возрождением Бильбао». 10 января 2011 года ЭТА объявила о прекращении вооружённой борьбы.

 

Часть исторической Страны Басков находится на территории Франции – это знаменитая Гасконь («баски», «Бискайский залив», «Гасконь» – все слова одного корня). Был ли Д’Артаньян баском, сказать трудно (фамилия у него не баскская), но в Париж он приехал из мест, в которых изъяснялись на баскском языке. Сегодня, как я понял, французская Земля Басков входит в состав департамента Атлантические Пиренеи. Знаменитый французский фешенебельный курорт Биарриц – пригород столицы этого департамента и культурного центра французских басков Байоны. На всех административных зданиях департамента рядом с флагами Франции и Евросоюза расположены и красно-зелёно-белые флаги басков. К баскским землям ещё относят и соседнюю со Страной Басков испанскую область Наварру с её брутальным циником-жизнелюбом Генрихом Наваррским и воспетой Эрнестом Хемингуэем столицей – Памплоной (роман «Фиеста» («И восходит солнце»)).

 

Генрих III Наваррский (1553-1610), тот самый, который решил, что «Париж стоит мессы» и, решив так, стал Генрихом IV Французским, «добрым Анри четвёртым». Это про гугенотов, католиков, Варфоломеевскую ночь, про королеву Марго - его жену, и так далее.

 

Баски в Европе, как курды на Ближнем востоке. Они – воинственные свободолюбивые народы, опасно рассечённые государственными и региональными границами.

 

В-пятых, Баски - древнейший европейский народ, неизвестно откуда взявшийся, с языком, не имеющим никаких европейских аналогов. Язык, кстати, очень красивый (не только я говорю), для русского уха какой-то героико-архаический (Бильбо (Бильбао), Эускади (Страна Басков), Нервион (река, текущая через Бильбо), Алава, Бискайя (провинции), Наварра и так далее). В современной европейской мифологии баски окружены романтическим ореолом вечного сопротивления и свободолюбия. Ни римляне, ни вестготы, ни мавры по землям басков не ходили (почти), Баскония – оплот Реконкисты (с неё началось изгнание арабов с территории Европы). Басков в Европе любят и уважают, несмотря на сепаратизм и террористическую ЭТА. Типа вечно «маленький и гордый народ»: крутой, древний и исторически «самый европейский».

 

Под стать баскам их национальная спортивная игра - пелота. Я как заворожённый могу часами смотреть, как молодые баски во всём белом руками отбивают от стены по каким-то сложным, неведомым мне, правилам небольшой мяч, размером с мяч для большого тенниса. Мяч отбивается ладонью, он тяжёлый, как камень, но упругий - из куска цельного каучука, обшитый плотным полотном и обтянутый кожей. Отбитый рукой мяч, говорят, летит со скоростью до 300 километров в час. Для смягчения удара на ладонь накладываются специальные защитные повязки, какое-то подобие пластыря. Пелота – это ловкая мощь и привычная боль – абсолютное для спорта сочетание. Есть вариант пелоты со специальными битами-ловушками, но меня он менее впечатляет. Для игры в пелоту нужна большая ровная стена без окон и площадь перед ней. В Стране Басков это, как правило, стены церквей или мэрий.

 

В-шестых, Страна Басков – это не только Музей Гуггенхайма и ЭТА: на протяжении всего XIX и XX веков, начиная с промышленной революции, Баскония (и, прежде всего, Бильбао) - это ещё и самая зажиточная, экономически развитая, традиционно либеральная и, я бы сказал, самая «европейская» область Испании или уж совсем неполиткорректно: Баскония – самая «белая» часть Испания (забегая вперёд, скажу: таковой является и сегодня). Бильбао всё это время был крупнейшим морским портом, промышленным и финансовым центром Испании. В нем обосновывались основные банки и страховые компании страны. Этому способствовали и особые связи Бильбао с Великобританией (до сих пор раз в три дня из Бильбао в английский Портсмут и обратно ходит большой океанский паром). Бильбао снабжал сталью и станками всю страну. Железная руда – это национальное достояние Страны Басков. Железо, сталь, металл - настолько важная вещь в Басконии, что знаменитая «баскская школа современного искусства» избрала основным своим материалом именно железо, причём брутальное кованое, а не инфантильное литое. В общем, многие десятилетия Бильбао был мощным центром индустриального притяжения для всей крестьянской Испании. А вся Страна Басков на протяжении последних двух веков для Испании была примерно тем же, что и Рурская область для Германии, и такая же проблемная с геополитической точки зрения (или как Урал в России, но с этой аналогией всё сложнее).

 

Под стать баскам их национальная спортивная игра - пелота. Я, как заворожённый, могу часами смотреть, как молодые баски во всём белом руками отбивают от стены по каким-то сложным, неведомым мне правилам, небольшой мяч, размером с мяч для большого тенниса. Мяч отбивается ладонью, он тяжёлый, как камень, но упругий - из куска цельного каучука, обшитый плотным полотном и обтянутый кожей. Отбитый рукой мяч, говорят, летит со скоростью до 300 километров в час. Для смягчения удара на ладонь накладываются специальные защитные повязки, какое-то подобие пластыря. Пелота – это ловкая мощь и привычная боль – абсолютное для спорта сочетание. Есть вариант пелоты со специальными битами-ловушками, но меня он менее впечатляет. Для игры в пелоту нужна большая ровная стена без окон и площадь перед ней. В Стране Басков это, как правило, стены церквей или мэрий.

 

В-седьмых, город затиснут меж двух невысоких хребтов и располагается в узкой долине реки Нервион, плюс, насколько возможно, взобрался на ближайшие склоны. Изначально все заводы, вся транспортная инфраструктура, включая порт и железнодорожную ветку, строились непосредственно у реки. В этом смысле Бильбао очень похож на историческую Пермь: вдоль реки – сплошные промзоны, только в Бильбао всё было хуже: плотнее, и Нервион уже Камы раз в пять.

 

В-восьмых, в 70-х годах ХХ века в Стране Басков и, прежде всего в индустриально-финансово-портовом Бильбао, начинается затяжной экономический спад. Старт его совпадает с мировым кризисом начала 70-х, но в Бильбао депрессия усугубилась из-за структурных особенностей его экономики, изменения торговых путей и т.п. Спад был нешуточный - предприятия закрывались пачками, безработица - до 20 % (Перми такое и не снилось). Плюс в 1983 году на Бильбао буквально обрушилось невиданной силы наводнение: были разрушены мосты и приречные промзоны, размыты мостовые, смыты множество домов, погибло 49 человек (припомните, когда ещё в Европе в последние десятилетия были наводнения с таким количеством жертв и это при том, что на спасение людей был мобилизован весь немалый баскский малотоннажный речной и морской флот, вплоть до рыболовецких траулеров, десантных катеров и малых субмарин). В общем, в середине 80-х годов прошлого века мало кому в Европе было так же плохо, как жителям Бильбао. Город буквально умирал и именно это, как потом оказалось, придало силы его жителям.

 

В-девятых, Музей Гуггенхайма в Бильбао был открыт для публики в 1997 году.

 

 

Баски, вперёд!

 

Итак, в середине 1980-х годов администрация Страны Басков начинает активно искать пути выхода из кризиса. Начинается широкая общественная дискуссия, охватившая все слои баскского общества. Перемены становятся в Басконии основным содержанием национального дискурса.

 

В 1991 году Совет провинции Бискайи (баскская провинция, центром которой является Бильбао) учреждает корпорацию Metropoli 30, объединившую муниципалитеты провинции и около сотни частных компаний. Задача компании – маркетинг и продвижение конкретных проектов реконструкции Бильбао.

 

Затяжной кризис и пространственные ограничения подталкивали проектировщиков к нетрадиционным решениям, ставя городские власти перед необходимостью смены экономической модели и проведения глубокой градостроительной транcформации. Важнейшими элементами трансформации Бильбао стали широкомасштабные работы в области строительства инфраструктуры, городского планирования и архитектуры.

 

В 1992 году Совет Бискайи принимает Градостроительную программу и Стратегический план реконструкции Бильбао.

 

В 1993 году создаётся государственная компания Bilbao Ria 2000, объединившая усилия правительств Испании, Баскской автономии, Совета провинции Бискайя, городских советов Бильбао и соседнего Баракальдо. Возглавил Bilbao Ria 2000 мэр Бильбао. Созданная на государственные средства компания сразу же была преобразована в акционерное общество. Этот статус придал ей гибкость и динамизм. Цель акционерного общества Bilbao Ria 2000 - выработка программ строительства, координирование работ, посредничество между государством и бизнесом.

 

Эпицентром процесса городской реконструкции должны были стать территории вдоль реки, освобожденные от производственных и портовых функций. «Отвоевывание» реки у промышленности, охватившее всю агломерацию, и освобождение берегов от производственной застройки потребовали проведения колоссальных инженерных работ и громадных инвестиций. Согласно плану, река вновь становилась главной артерией города, структурирующим элементом агломерации. Градостроительная программа и Стратегический план обозначили следующие основные цели капитальной реконструкции Бильбао. Во-первых, усиленное развитие получала транспортная инфраструктура, которая должна была повысить качество функционирования Большого Бильбао, усилить связи между входящими в него муниципалитетами и упростить перемещение жителей и грузов по территории города. Во-вторых, чтобы кардинально улучшить качество жизни, была необходима масштабная градостроительная и экологическая «зачистка» городских территорий. Прежде всего, речь шла об очистке грунта и речной воды, которые за десятилетия производственной деятельности пришли в плачевное состояние. В-третьих, принимались активные меры в области образования, культуры и досуга. Их цель — подготовить квалифицированные и конкурентоспособные кадры, а также сделать город более привлекательным для посещения и жизни, улучшить его международный имидж.

 

Таким образом, это был не культурный проект (такое и в голову никому не могло прийти), а проект радикальной городской реконструкции, одним из естественных компонентов которого были культурные и образовательные инициативы.

 

Естественно, главный вопрос - это вопрос денег. На протяжении второй половины 80-х и начала 90-х велись бесконечные политические и бизнесовые переговоры-уговоры на всех уровнях принятия решений, от муниципального до международного. В результате, будущий «эффект Бильбао» финансировался не только муниципалитетом Бильбао и правительством Страны Басков, но и испанским правительством, и различными европейскими структурами, не говоря уже о серьёзных частных инвестициях, особенно на втором этапе проекта.

 

Объём инвестиций - несколько миллиардов евро – точнее мне выяснить не удалось. Для примера: перенос и реконструкция порта обошлись в сумму около миллиарда евро (для сравнения: это примерно половина годового бюджета всего Пермского края); первая очередь строительства метро (две линии длиной 32 км.) – 720 миллионов евро; строительство Музея Гуггенхайма – около 150 миллионов евро (это весь культурный бюджет Пермского края за 2-3 года).

 

Деньги были аккумулированы колоссальные. Как им это удалось? Ответов много, многие из которых я не знаю. Но о чём-то и я могу судить.

 

Во-первых, у Страны Басков были и свои средства, причём значительные. Мало кто знает, что с крушением режима Франко Страна Басков (как уже говорил, традиционно одна из самых зажиточных областей Испании) была освобождена от федеральных налогов (насколько я понял, таким образом была лишь восстановлена дофранкистская привилегированность басков). Представляете, Пермский край (кстати, регион-донор), все его предприятия, весь бизнес вдруг освободили бы от московских налогов, и эти налоги платились бы в региональный и муниципальные бюджеты – то-то счастье было бы. Несколько раз встречал высказывания экспертов о том, что к моменту начала радикальной реконструкции Бильбао у администрации Страны Басков были значительные накопления.

 

Во-вторых, убеждён: не последнюю роль в финансировании «бильбаоского возрождения» испанским правительством и европейскими структурами сыграли сугубо политические соображения, связанные с традиционным сепаратизмом баскских земель. Когда баски, намучившись, созрели для серьёзных изменений, то в проекте возрождения Бильбао причудливым образом переплелись национально мотивированное стремление басков к социально-экономическому возрождению и самоутверждению, с испанской и общеевропейской озабоченностью по поводу неблагополучия некогда богатого и вечно мятежного региона. Типа: чем хуже баскам, тем они опаснее – нужно помогать.

 

В-третьих, значительный финансовый вклад Европейского союза в реализацию крупномасштабных баскских проектов создал гарантию надёжности главного двигателя реконструкции - корпорации Bilbao Ria 2000, обеспечив тем самым приток значительных частных средств, прежде всего, в сферу строительства.

 

В-четвёртых, муниципалитет Бильбао был реальным хозяином города (чего не скажешь о пермском муниципалитете) и умел зарабатывать, в частности, был высококвалифицированным земельным спекулянтом на благо бюджета.

История от Василия Бабурова: «Начиная с 1993 года результаты политики, осуществляемой Bilbao Ria 2000, шли по нарастающей. Располагая изначально довольно ограниченными финансовыми ресурсами, компания столкнулась с естественным недоверием частных инвесторов, но все же добилась от администраций порта и железной дороги уступки земельных прав на несколько участков в городе в обмен на строительство новой инфраструктуры. Так было принято решение о создании нового порта в устье реки и прокладке железнодорожной ветки в обход центра, вдоль южной границы Большого Бильбао. Переход освобожденных от промышленных и инфраструктурных функций территорий под контроль Bilbao Ria 2000 позволил компании успешно реализовать первый проект — перепродажу участков в секторе Амечола под жилищное строительство. Данная операция принесла Bilbao Ria 2000 первые доходы, которые сразу же были инвестированы в следующие проекты (речь, прежде всего, о застройке территории Абандоибарра)».

 

В-пятых, дополнительное доверие инвесторов вызывала сама атмосфера «бильбаосского бума». Радикальная реконструкция Бильбао представала перед инвесторами общебаскским делом, национальной идей и проектом всех басков с очень серьёзной административной, бизнесовой и гражданской инфраструктурой. Басков пёрло – серьёзные основания для инвестиций.

 

 

Итак, что было сделано

 

Создание абсолютно новой транспортной инфраструктуры:

 

Перенос порта из города за 12 километров на берег океана (до переноса портовые объекты располагались вдоль реки на территории девяти муниципалитетов).

 

Строительство новой товарной станции железной дороги.

 

Строительство железнодорожной ветки в обход города, а также четырёх новых станций. Это позволило отвести железнодорожное движение от центра и освободить ценные городские территории.

 

Строительство метро. Проектирование станций было заказано британскому архитектору Норману Фостеру. Ему удалось создать сдержанно-функциональный, но при этом элегантный и запоминающийся образ городской подземки, ставший одним из символов обновленного Бильбао.

 

Строительство нового аэропорта Зондика, проектировщик - Сантьяго Калатрава. Его яркий, напоминающий птицу, образ стал одной из визитных карточек Бильбао.

 

Строительство 3 новых автомобильных и пешеходных мостов через Нервион.

 

Создание трамвайной сети как основной, наряду с метро, для городских пассажирских перевозок.

 

Реконструкция центра города:

 

После переноса из центра города морского порта, железнодорожной ветки и промышленных предприятий река была полностью очищена от сточных вод, а на месте промзон был воздвигнут новый центр города. Его сегодня образуют: Музей Гуггенхайма (проект Фрэнка Гэри), здания Дворца конгрессов и Дома музыки (проект Федерико Сориано и Долорес Паласиос), отель «Шератон» класса «люкс» (проект мексиканского архитектора Риккардо Легоретта), торговый центр (проект Роберта Стерна) и жилые дома с апартаментами класса «люкс» (проект местного архитектора Луса Пенья Ганчеги и австрийца Роберта Криера). На освобождённых участках был также разбит парк Рибера, связанный с расположенным по соседству парком Доньи Касильды Итурришар, а также устроен трехкилометровый променад вдоль реки, протянувшийся от Дворца конгрессов до здания городской ратуши в историческом центре.

 

Что почти невероятно - большинство перечисленных объектов архитектуры и транспортной инфраструктуры создавались одновременно и основная фаза генеральной реконструкции Бильбао уложилась примерно в 10 лет.

 

 

Вот как оценил всё это Вячеслав Глазычев: «Реализация этих проектов коренным образом изменила имидж города, чему в немалой степени способствовало привлечение мировых архитектурных звезд, а также ориентация властей на удовлетворение интересов широких слоев населения… Несомненно, благодаря справедливо завышенным архитектурным и культурным амбициям отцов города, а также общественным дискуссиям, давшим толчок процессу перемен, «проект Бильбао» получил широкий резонанс как в самой Испании, так и во всем мире».

 

В ходе этой тотальной реконструкции города жители Бильбао изначально получали реальные осязаемые блага, реально новый город, удобный и для бизнеса, и для производства, и для жизни, а не сказку о том, каким замечательным он будет после того, как музеи и фестивали привлекут в него туристов. Сегодня Бильбао, как и раньше, крупнейший промышленный и финансовый центр Испании и важный морской порт. Ключевыми отраслями Бильбао являются: производство стали, энергетика, станкостроение, аэронавтика, электроника и информационные технологии. При этом вся тяжелая промышленность была перенесена из центра города к его окраинам. И одновременно Бильбао – современный, продвинутый город, с суперпередовой инфраструктурой, собравший для производства своих достопримечательностей знаменитых архитекторов со всего мира. И, конечно же, это город со знаменитым Музеем. Бильбао известен Музеем, но живёт не им.

 

Музей Гуггенхайма, безусловно, содействовал известности города, а на втором этапе - реконструкции Бильбао, имиджево способствовал и привлечению инвестиций. Но Музей был и остаётся эпизодом, важным, но эпизодом в истории возрождения Бильбао. И никому в Бильбао даже в голову не придёт помещать Музей в основу этой истории и связывать с ним свою судьбу и судьбу своего города. В основе этой истории - политика и баскское стремление к самоутверждению и процветанию.

 

Что очень важно, «проект реконструкции Бильбао» был, по сути, общенациональным проектом всех басков. Он состоялся благодаря консолидации баскских элит и всеобщей поддержке населения. Городское сообщество Бильбао выступило в этом проекте единым фронтом (взгляните на действия московских культуртрегеров и пермских властей в их «культурной революции»: единственное, что они умеют делать на социальном поле - это делить, ссорить и разобщать). Это была градостроительная и коммунальная революция, кардинально изменившая город как место жизни людей.

 

Как так получилось, что по миру блуждает сказка о «музее, сделавшем новый город» - нужно разбираться. Но, думаю, это проделки европейских промоутеров актуального искусства вроде нашего Марата Гельмана – всевозможных продюсеров, галеристов, кураторов и прочей нео-богемы - это их способ увеличить социальный и политический капитал своего бизнеса, обеспечить инвестиции из государственных источников. Ещё один PR-пузырь. Без пузырей они не могут.

 

Политика и экономика как определяли, так и определяют жизнь общества. Заменять их в основании человеческого общежития культурой, а тем более искусством или даже креативностью как таковой – значит, противоречить законам бытия. Деньги не обмануть. Красивыми остановками проблемы транспорта не решить. Одним хронически недоделанным музеем и десятком провинциальных фестивалей туристические потоки из Европы и России на Западный Урал не перенаправить. Культурным бюджетом одного региона (хоть и увеличенным бюджетом) ничего революционного с регионом не сделать, разве что людей дополнительно развлечь получится. Какое может быть Возрождение, Модернизация миллионного города без осознанного и активного участия сотен тысяч горожан и без мощных, жаждущих свершений, элит, ведущих их за собой? Вот чем надо заниматься в Перми – собственных «левшей» и вождей из почвы выковыривать, а не наёмников-модернизаторов собирать по Москве и Голландии.

 

Марат Гельман и Олег Чиркунов с самого начала не могли не знать, что их способ модернизации Перми фиктивен. Один – политтехнолог и галерист, другой – менеджер и «бюрократический политик»: что такое бизнес-план, знают; с кейсами «возрождённых городов» знакомы; социальные и бизнес-эффекты считать умеют; изначально знали, что денег для нормального старта «пермского культурного проекта» ни от федералов, ни от бизнеса они не получат. Почему запустили проект? Что имели в виду, зная, что объявленных результатов не достичь – «столицы» и «процветания» из культуры не будет? Кто кого вокруг чего обвёл?

 

 

Бедная мечта о музее

 

О Музее Гуггенхайма: он хорош, не в смысле «прекрасен» и даже не в смысле «красив», а в смысле «необычен, причудлив», но, одновременно, и очень «культурен», в смысле гармонии контекстов и отсылов - я о здании. Внутри очень хороша основа постоянной экспозиции – «Материя времени» Ричарда Серра. И ещё нам очень повезло: на третьем этаже была выставка Марка Ротко. Из десятка прочих временных экспозиций абсолютно неизвестных мне художников очень приглянулись двое, к сожалению, не запомнил имён, но одна из них была женщиной (хотя, обращаясь к любому искусству, я, как правило, обнаруживаю в себе сексиста, а массовое актуальное искусство, по сути своей - сугубо женский промысел, даже когда им занимаются мужчины, в крайнем случае - унисекс). Остальное - привычный европейский перебор с навязчивой концептуальностью и демонстративной креативностью при дефиците художнической талантливости. В целом, по объёмам хорошее искусство явно уступает шикарному дизайну.

 

Экономика Музея тоже хороша. Ежегодно – около 800 тысяч посетителей - достаточное основание для рентабельности Музея и серьёзных эффектов для экономики города. Известно, что в первые годы существования Музея, когда внимание к нему было максимальным, он генерировал поток туристов в 1,5 млн. человек в год и приносил туристической индустрии Бильбао годовой доход в 250 миллионов долларов.

Для сравнения: Эрмитаж – более 2 миллионов посетителей в год, Пермская художественная галерея – около 115 тысяч посетителей в год; парижский Музей современного искусства в Центре Жоржа Помпиду – около 3,5 миллиона посетителей в год; Московский музей современного искусства (создан Зурабом Церетели) – около 72 тысяч посетителей в год. Число посетителей московских выставочных комплексов современного искусства «Винзавод» и «Гараж» неизвестно.

Правда, несколько раз я набредал на информацию о том, что Фонд Соломона Р. Гуггенхайма выплачивает муниципалитету Бильбао «ежегодные контрибуции на управление Музеем». Но в любом случае для городской казны Музей, как минимум, самоокупаем и, как максимум, прибылен.

 

Отсюда простая как три рубля идея Марата Гельмана - создать в Перми Музей современного искусства, желательно лучший в стране (а рынок таких музеев в стране действительно очень скудный), и привлечь к нему мощный поток туристов, настолько мощный, что он обеспечит не только рентабельность Музею, но и серьёзные туристические инвестиции городу, не говоря уже о бесчисленных имиджевых эффектах.

 

Всё это замечательно, но рентабельный и массово посещаемый Музей современного искусства в Перми просто невозможен по весьма простым и объективным причинам, о которых авторы музейного проекта, безусловно, знали, но почему-то пренебрегли этим своим знанием.

 

Во-первых, гигантский поток европейских, американских, японских, китайских туристов, которые посещают Музей Гуггенхайма, едут не в Бильбао и тем более не в Музей, а в Испанию – в одну из главных туристических стран Европы. Большинство туристов заезжают в Бильбао «по дороге» из Барселоны, Мадрида и других туристических центров Испании. Музей для них – всего лишь один из многих пунктов их туристической программы. Значительная часть посетителей Музея – это любители морского отдыха из шикарных испанских и французских курортов на Берегу Басков: из Сан-Себастьяна до Бильбао один час на машине, из Беаррица и Байоны – полтора часа вдоль живописного бискайского побережья, окаймлённого с юга лесистыми Пиринеями. Не был бы Музей Гуггенхайма в туристической Испании, не располагался бы Бильбао вблизи популярного пляжного побережья, не было бы в непосредственной близости от Бильбао Сан-Себастьяна и Биаррица и в относительной близости - Барселоны с пляжами Коста-Брава - не было бы не только миллиона посетителей в год, не было бы и ста тысяч. Экономический успех Музея на 2/3 объясняется непосредственной близостью Бильбао к основным мировым туристическим потокам.

 

Пермь же стоит посреди гигантской туристической пустыни, именуемой Уралом и Средним Поволжьем - в музей, каким бы он ни был, заезжать просто некому, не по дороге. Если мы хотим, чтобы пермский Музей современного искусства посещали те же 800 тысяч в год, что и Музей Гуггенхайма (или ненамного меньше, намного меньше нельзя – возникнет проблема с самоокупаемостью), то нам необходимо создать или обустроить вокруг Перми достопримечательности и места отдыха примерно такой же «туристической значимости и ёмкости» как те, что окружают Бильбао.

 

Испания – туристическая страна. Создали новый хороший музей – посетителей искать не надо, они уже тут, готовенькие, только шаг в сторону сделать. Россия – не туристическая страна. Пермский край - совершенно не туристический регион. Создали музей – посетителей нет, где брать, неизвестно. Ближайший регион с адекватным туристическим наполнением – Москва: два часа на самолёте, сутки на поезде, на автомобиле лучше не пытаться. Но это не главная проблема.

 

Во-вторых, не существует «музейных туристов» (приезжающих в другую страну, в другой город только для того, чтобы посетить конкретный музей или даже музеи). Точнее, они, конечно, есть, но для экономики музеев они почти ничего не значат. Тут даже никакие цифры искать не надо. Читатели «Компаньон-Magazine» - это в основном пермский средний класс, то есть продвинутые туристы. Вспомните, когда Вы совершали какое-нибудь путешествие только для того, чтобы посетить конкретные музеи, их экспозиции. Никогда. Найдётся несколько человек, которые скажут «иногда». Исключения могут составлять города-музеи вроде Венеции или Флоренции. Так и они опять-таки находятся в центре самых разнообразных достопримечательностей и туристических маршрутов. А специально съездить в Самарканд и Бухару – это действительно для больших эстетов, которых десяток на миллион.

 

Музей PERMM, даже вместе с «пермскими богами», сами по себе, хоть при какой рекламе, не могут привлекать туристов хоть в сколько-нибудь значимом для экономики количестве. Просто потому, что так не бывает, хотя Марат Гельман, Борис Мильграм и Николай Новичков в разное время и по-разному это обещали. Чтобы турист зашёл в музей, к музею обязательно нужно что-то добавить: пляж, горы, другую особую природу, спорт, кучу немузейных достопримечательностей, экстрим и так далее. В контексте туризма сам по себе музей, а его коллекция тем более, почти никому не нужен, он всегда - «дополнительное блюдо для приличных людей».

 

В-третьих, по мнению многих, Музей Гугеннхайма в Бильбао привлекает внимание такой прорвы туристов не только и не столько своей коллекцией и экспозициями, сколько самим зданием с его необычными формами. В отличие от Лувра (без пирамиды) или Третьяковки, основной достопримечательностью является здание Музея, а не его содержимое. Таким образом, кассу Музею, прежде всего, делает Фрэнк Гэри (архитектор), а не сотни выставлявшихся в нём художников. Для большинства посетителей сами произведения современного искусства лишь приложение к творению Гэри. Не будь этого здания (как и здания Центра Жоржа Помпиду), посещаемость этого Музея была бы такой же скромной, как посещаемость любого другого музея современного искусства, то есть в несколько раз меньшей, чем посещаемость музеев с традиционным искусством внутри. По своей туристической миссии Музей Гуггенхайма в Бильбао ближе к Эйфелевой Башне или Кремлю, чем к музею искусств.

 

Пермский же Музей собирается «брать публику» «чистым современным искусством» – самими арт-объектами, поскольку речной вокзал, в котором он находится, и средства, которые могут быть выделены на его реконструкцию, не предполагают какого-то особого архитекторского креатива, достойного внимания среднестатистического туриста.

 

В-четвёртых, Пермь делает ставку на Музей современного искусства, в то время, как во всём мире наиболее посещаемыми являются музеи традиционного искусства. Более того, если число посетителей музеев традиционного искусства постоянно растёт или, по крайней мере, не сокращается, то посещаемость музеев современного искусства, как правило, именно сокращается.

Посещаемость парижского Лувра – примерно 8,5 миллионов человек в год. Посещаемость парижского Музея современного искусства в Центре Жоржа Помпиду – около 3,5 миллиона человек в год. За 13 лет посещаемость Музея Гуггенхайма в Бильбао сократилась почти в два раза, с 1,5 миллиона до 800 тысяч в год.

В-пятых, Музей современного искусства в Бильбао создавался на мощной инвестиционной, концептуальной и продюсерской платформе Фонда Соломона Гуггенхайма и его главного Музея в Нью-Йорке. По сути, Музей в Бильбао был сетевым франчайзинговым проектом Фонда Соломона Гуггенхайма, со всеми плюсами франчайзинга на первом этапе.

«Материнский» Музей Соломона Гуггенхайма в Нью-Йорке имеет филиалы в Лас-Вегасе, Венеции, Бильбао, Берлине. Филиалы проектируются или строятся в Абу-Даби, Гвадалахаре, Вильнюсе.

 

Под Музеем PERMM нет такой «платформы». Московская галерея Марата Гельмана, естественным образом, на роль «платформы» не то что не тянет, но и не претендует.

 

В-шестых, Музей современного искусства в Перми инороден, вынужден преодолевать сопротивление «почвы». Европа осваивала парадигму этого искусства постепенно, на протяжении полувека. Пермь же заставляют признать «современное искусство» немедленно. Музей Гуггенхайма создавался в Бильбао на давно и хорошо подготовленной почве – одно «металлическое искусство» Эдуардо Чильида и Хорхе Отейса чего стоит. А они расцвели и стали всемирно известными ещё 60-70-х годах прошлого века.

Мы побывали в парке-музее Эдуардо Чильида в окрестностях Эрнани, это в 9 километрах от Сан-Себастьяна. Поля с гигантскими металлическими долменами - невероятная материальность и какая-то тяжеловесная индустриальная гармония. А рядом - «идеальный баскский дом», выдуманный пятью эстетами, из камней и брёвен. Мне там было хорошо. И народу никого.

 

Ну и, наконец, деньги действительно не обмануть: чтобы Музей привлёк в год 1,5 миллиона посетителей и принёс доход в 250 миллионов долларов, в него нужно было вложить 150 миллионов долларов.

 

***

 

Музей Гуггенхайма в Бильбао - это европейский музей для Европы, для гигантского туристического региона («курорт-Европа», как её иногда называют). А Россия и Пермь тем более – не курорт. И слава богу.

 

Пример Бильбао прекрасен, но, к сожалению, абсолютно бесполезен для Перми. То есть Музей современного искусства в Перми, конечно, может быть, но как вечная бюджетная обуза, какой бы замечательной коллекцией он ни обладал. Нам ещё есть чем заниматься, кроме как туристов принимать.

 

 

Материал в сокращенном варианте
опубликован в «Компаньон-Magazine» №8 (57) от 03.11.2011

 

 

13. Социологи о социальной эффективности «пермского культурного проекта»

 

Игорь Аверкиев совместно с Всеволодом Бедерсоном

 

Недавно в распоряжении Пермской гражданской палаты оказалось социологическое исследование, выполненное в апреле 2011 года социологической компанией «Пермский омнибус» по заказу Комитета по молодежной политике Администрации г. Перми.

 

Исследование пыталось выявить миграционные настроения пермской молодёжи, отношение к родному городу, удовлетворенность различными аспектами жизни в Перми. Эти замеры проводятся с 2008 года и уже позволяют говорить о тенденциях. Из результатов исследования следует, что «пермскому культурному проекту» не удалось переломить отношение молодых пермяков к своему городу с точки зрения его привлекательности и социальной комфортности. Судя по результатам этого исследования, изменения в отношении к городу произошли, но в худшую сторону.

 

Так, по состоянию на весну 2011 года, доля респондентов, намеренных так или иначе «связать свою жизнь с Пермью», составила 59%, что само по себе немало, но, по сравнению с замерами 2009 года – падение почти на 10%, а в сравнении с 2008 годом – почти на 15% - тогда «связать свою жизнь с Пермью» собирались 74% молодых пермяков. Отвечая на вопрос «Нравится ли Вам Пермь в целом как место Вашего жительства или нет?», в 2011 году утвердительно ответили («очень нравится») 45% респондентов, а в 2008 году таких было 65%. То есть число молодых людей, которым Пермь «очень нравится как место жительства» за три года сократилось почти на треть.

 

Как известно, на совершенно противоположный эффект рассчитывало руководство края, запуская проект «Пермь - культурная столица Европы» и считая основной целевой аудиторией проекта именно молодёжь. Для этого в своё время «культуру» и «молодёжь» даже «подчинили» одному региональному министерству.

 

Исследуя удовлетворенность молодёжи различными аспектами жизни в Перми, социологи зафиксировали постепенное снижение удовлетворённости наиболее важными составляющими городской жизни. Удовлетворённость измерялась по 7-ми бальной шкале, и если в 2009 году средний бал удовлетворённости молодёжи «здоровьем» составил 5,074 балла, то в 2011 году - уже 4,620 балла. Удовлетворённость «безопасностью» сократилась с 4,385 до 4,039 баллов, удовлетворённость образованием – с 4,885 до 4,773. Снижение зачастую не очень значительное, но налицо именно тенденция к снижению удовлетворённости, а не к росту, как ожидали руководители края, проводя реформы в сфере культуры, образования, здравоохранения, общественной безопасности. Ни по одному из параметров не был зафиксирован рост молодёжной удовлетворённости. Стабильно высокую удовлетворённость исследование зафиксировало лишь в одной, сугубо частной, сфере - «общение и друзья»: 2009 год - 6,205 баллов, 2011 год - 6,207 баллов. При этом самый большой спад удовлетворённости у пермской молодёжи был зафиксирован в таком аспекте городской жизни как «участие в молодёжных группах, организациях и движениях»: с 4,572 в 2009 году до 3,475 в 2011 году. Так или иначе, ни «пермская культурная революция», ни другие политические и социальные инновации пермского губернатора и правительства не добавили пермской молодёжи социального оптимизма в отношении своего города. По крайней мере, это следует из данного исследования.

 

В заключение приведём несколько цитат из выводов самих специалистов социологической компании «Пермский омнибус»:

 

«2. Как и в предыдущие годы наблюдений, продолжается процесс разрушения позитивного отношения к городу и нарастания негативного к нему отношения. Это привело к сокращению позитивного сегмента отношения молодёжи к городу с 89,7% в 2010 году до 84,5% в 2011 году. И росту негативного сегмента с 10,3% в 2010 году до 15,5% в 2011 году.

 

6. Процесс ухудшения отношения к городу в молодёжной среде от 18 до 23 лет идёт уже на протяжении четырёх лет наблюдений. Интенсивность этого процесса явно сильнее, чем среди молодёжи от 14 до 17 лет. Причём, весной 2011 года темп сокращения позитивного отношения к городу в этой среде ещё и увеличился. На сегодня в этой группе доля людей с позитивным отношением к городу ниже, чем в двух других группах. А доля лиц, которые к городу испытывают негатив, составляет уже 20,4%, то есть одна пятая часть данного возрастного массива.

 

8. Наиболее проблемной является группа молодёжи в возрасте от 18 до 23 лет. Процесс разрушения позитивного отношения к городу здесь происходит острее и практически уже принял характер тенденции.

 

10. Если до весны 2011 года молодые мужчины постоянно были более благосклонны к Перми, чем молодые женщины, то весной 2011 года произошло сокращение численности молодёжи с позитивным отношением к городу в обеих группах – и у мужчин, и у женщин. Но сильнее изменения – в мужской группе.

 

11. Анализ отношения к городу Перми через призму социального положения показывает, что самые высокие значения положительного отношения к городу за три года наблюдений обнаруживаются в среде домохозяек, а также женщин, находящихся в декретном отпуске или в отпуске по уходу за ребенком. Однако весной 2011 года и в этой группе произошло сокращение числа людей с позитивным отношением к городу и рост доли тех, кому Пермь не нравится.

 

13. Однако наиболее проблемным контингентом на сегодня являются студенты высших учебных заведений Перми. Из года в год в этой страте происходит снижение позитива по отношению к городу и, естественно, растёт доля тех, кому Пермь не нравится. По состоянию на весну 2011 года уже каждый четвертый в этой среде говорит о неприятии Перми как места жительства.

 

18. Если летом 2008 года 41,4% пермской молодёжи однозначно связывали свою жизнь с Пермью, то весной 2011 года таковых насчитывается уже только 18,1%. Доля молодёжи с установкой на безусловное проживание в Перми сократилась за период с 2008 года по 2011 год в 2,3 раза.

 

21. В общественном сознании пермской молодёжи происходит последовательный во времени разворот на тему о том «жить или не жить в Перми». И это стало очевидно только в результате организации социологического мониторинга за поведением молодёжи. Переломить выявленную тенденцию управленческими решениями, пока, к сожалению, не удалось ни руководству города, ни руководству региона. В динамике отчётливо видно, что среди молодёжи идёт процесс разрушения установки на проживание в Перми.

 

22. В ходе мониторинга обнаружено, что при разном отношении к городу в каждом типе из них обнаруживается совокупность людей, которые не знают, как им быть – оставаться в городе или уезжать. Причём, доля их год от года увеличивается. Городская молодёжь как бы ждёт ответа на вопрос: «Будет ли лучше в Перми?». И это явление даёт, если оно будет понято властями города, основание для выработки тех управленческих решений, которые бы приостановили действие неблагоприятных для мегаполиса трендов».

 

 

Комментарий председателя Пермской гражданской палаты Игоря Аверкиева:

 

«С одной стороны, это всего лишь результаты социологического исследования, с другой стороны, эти результаты подтверждают в общем-то очевидные вещи. Никакие культурные мероприятия, самые развыдающиеся фестивали и выставки не могут компенсировать пермской молодёжи тревогу и ощущение неблагополучия в таких жизненно важных сферах, как безопасность, здоровье, образование, работа, общественная самореализация

 

Пермские молодые с удовольствием и благодарно потребляют новые формы «культурного досуга», но город они оценивают по ожидающим или не ожидающим их современным, хорошо оплачиваемым, «модным» рабочим местам. А новые современные рабочие места и серьёзные инвестиции в их создание – это самое слабое место пермских властей. Неспособность обеспечить качественный рост в реальной экономике - это то, что отличает наших лидеров от лидеров действительно динамичных российских регионов.

 

Губернатор Олег Чиркунов и другие архитекторы «культурной столицы», в погоне за лёгким успехом, как всегда и в сотый раз некритично и наивно восприняли очередной «западный опыт». Да, досуг и культура могут стать важнейшими факторами благополучия и удовлетворённости жизнью, но только в состоятельных и состоявшихся странах, в обществах, где социально доминирует благополучный средний класс, этот изощрённый потребитель самых разнообразных благ, решивший для себя базовые проблемы достойного жилья и достойной работы. У нас же всё это ещё впереди, работать ещё и работать.

 

Веселиться, искать новых радостей, конечно, тоже надо и важно, но не дай бог надеяться на то, что «досуг и культура» в Перми (даже самые современные и качественные, чего нет) станут основой социального оптимизма и жизненной энергии её жителей. «Текстура» и выставки в PERMM не создают будущего для сегодняшних выпускников Политеха и Универа. Гулянье с пивом по «Живой Перми» и «Белым ночам» позволит забыться юным обитателям Крохалевки и Паркового, но не приблизит их к современным и доступным рабочим местам.

 

Сегодня усилиями наших властей Пермь превращается не в «культурную столицу», а просто в «прикольный город» с всё более неясными перспективами. Наведываться в такой город, наверное, забавно, а жить…

 

Вообще, создаётся такое впечатление, что нашим властям без разницы, какие реальные западные достижения в Перми дискредитировать: инклюзивное образование детей-инвалидов, аутсорсинг государственных социальных услуг или современное искусство. Только бы модернизационная движуха была. Их неуёмное, какое-то детское копирование американских, голландских, испанских, бразильских «кумиров» разрушает и Пермь, и «кумиров». У нас не применяют и не используют западный опыт, у нас им обезьянничают».

 

 

 

14. Сквозь Мильграма на простор

 

На днях расстроил меня один московский коллега. Хороший человек. Просто у него так получилось.

 

Он приехал в Пермь по своим делам и, естественно, проходя по центру, не мог не заметить наш «театральный ледяной город» и, естественно, как все, он был поражён «его размахом, красотой и креативностью». Походив по ледяной достопримечательности в разгар воскресных гуляний и несколько ошалев от «тотального народного веселья» на фоне «ледяных итальянских дворцов и концептуальных лесов с чашами «детоуловителей» внутри», мой московский коллега долго крепился, но всё-таки не выдержал и по-товарищески укорил меня: «зря Вы всё-таки, Игорь Валерьевич, так непримиримы к гельмановской команде. Смотрите, какую они красоту для пермяков соорудили…». Я обалдел.

 

Надо сказать, мои московские знакомые либо вообще стараются не поднимать в разговорах со мной тему «пермской культурной революции», либо делают это очень предупредительно, политкорректно - не хотят травмировать «уязвлённую пермскую душу». Почти все они, кто явно, кто в глубине души, искренне сочувствуют «культурному» варианту прогрессорского вторжения. Как бы ни относились москвичи к Марату Гельману и Борису Мильграму в Москве – здесь, в Перми, они считают, что оба культуртрегера делают «очень важное и нужное дело». Что поделаешь, «миссия московского человека в российской провинции» - стародавний живучий комплекс.

Житель метрополии, приехавший «поднимать провинцию», попадает в ментальный тупик, когда ему говорят: «Спасибо, не надо. Мы сами».

 

Месяц назад другой москвич, первый раз попав в Пермь, причислил к результатам «пермской культурной революции» не только бревенчатую арку Николая Полисского и «красных человечков» Андрея Люблинского, но и памятник доктору Фёдору Гралю Алексея Залазаева (2005 год), и композицию «Пермяк - солёные уши» Рустама Исмагилова (2006 год). Причислил, видимо, потому, что они тоже «какие-то необычные». А один кинодокументалист высказался недавно в том духе, что как это здорово, что «новые культурные власти вытащили, наконец, «пермских богов» из запасников и выставили в городской галерее на всеобщее обозрение» (экспозиция «пермской деревянной скульптуры» существует в Пермской художественной галерее с незапамятных времён).

 

Как все выдающиеся авантюристы, Марат Гельман - виртуозный мифотворец. Мифы формируются в разряженных пространствах коллективного бессознательного, где по каким-то причинам возникшая ментальная пустота формирует массовое ожидание чуда. Любая яркая чушь, вовремя и прицельно попавшая в эту лакуну, моментально уплотняется до мифа и обрастает нелепыми подробностями со скоростью распространения анекдота.

 

Так вот, делаю заявление: «Уважаемые пермяки и гости Перми! Лучший в стране ледяной город придумали и организовали местные. Пермяки для пермяков. Помогали им в этом скульпторы со всей страны. Делалось всё это под прикрытием одного замечательного петербуржца. Но появился у нас этот блестящий город почти случайно, не благодаря, а вопреки».

 

Автор «ледяного театрального города» – мой брат Всеволод Аверкиев, чем я по-братски горжусь. Исполнитель всего это снежно-ледяного великолепия – Российский фонд скульпторов «Единение», созданный пермяками и базирующийся в Перми (руководитель: Алексей Тютнев). Заказ и политическое прикрытие - Владимир Гурфинкель, российский театральный режиссёр из Санкт-Петербурга, большой мастер своего дела, редкостно сочетающий в себе фонтанирующего креативщика - почти фантазёра и изысканного природного интеллектуала. В свое время я был покорён его спектаклем «Чехов в Ялте», который он поставил в Театре-Театре.

 

История создания пермского «ледяного театрального города» выглядит примерно так.

 

Кто-то то ли в краевой, то ли в городской администрации, я не разобрался, принял решение, что «ледовый городок» в Перми будет посвящён «году театра». Городская администрация привычно заказала «ледовый городок» привычным подрядчикам – получился привычный новогодний ширпотреб. Проект «ширпотреба» каким-то образом увидел Борис Мильграм, возмутился и отменил (у нас это легко: регионалы отменяют у муниципалов всё что угодно, бьют хоть посуду, хоть морды, те, знай, подставляют, но в данном случае нет худа без добра). «Возмутившись и отменив», краевой вице-премьер попросил Владимира Гурфинкеля взяться за пермское новогоднее увеселение. Гурфинкель согласился и решил проводить новогодние празднества на эспланаде в режиме нон-стоп и в жанре уличного театра. На трёх сценических площадках, сменяя друг друга, будут выступать пермские и не пермские, профессиональные и непрофессиональные коллективы. Подгоняемый сроками, относительно небольшим бюджетом, не позволяющим привлечь столичных художников, и не страдая пермофобией, режиссёр Владимир Гурфинкель попросил пермского художника Всеволода Аверкиева придумать, как может выглядеть «ледяной город», посвященный «году театра». Художник согласился и придумал. Режиссёру Владимиру Гурфинкелю проект понравился, а вице-премьер Борис Мильграм и вовсе пришёл в восторг. Причем вице-премьер был почему-то убеждён, что автором проекта был их общий с Гурфинкелем не пермский знакомый. Только когда проект был уже запущен, вовсю кипела работа и осваивались средства, Борис Мильграм узнал, что автором проекта является ненавидимый им художник Аверкиев – но было уже поздно, сроки становились уже совсем безжалостными для того, чтобы в очередной раз всё поменять.

 

Проект у брата получился очень масштабным, перфекционистским и требующим художественного исполнения беспрецедентно высокого для «снежных городков» уровня (предполагалось воспроизвести изо льда 13 античных статуй, конную квадригу с возницей Аполлоном и несколько десятков более традиционных ледяных и снежных скульптур и композиций; архитектурный стандарт и декоративное убранство классического итальянского театра в натуральную величину; гигантскую горку в виде классического фронтона; три сцены; лес из нескольких десятков ледяных деревьев; пару сотен ледяных колонн и стел разной конфигурации; все артефакты «пермского звериного стиля» в пол человеческого роста и многое, многое другое, не говоря уже о 15 ледяных горках разных размеров и назначений). Поэтому обычные подрядчики снежно-ледяных работ сразу отпали. Решили пригласить пермский Фонд скульпторов «Единение», а он уже собрал 20 профессиональных скульпторов, не только пермских, но и со всей России (плюс 50 человек технического персонала и 10 единиц спецтехники), и организовал их работу в Перми. Проект основывался на пермской школе ледяной скульптуры, которая возникла в результате 20-летней традиции проведения в Перми российских и международных ледовых фестивалей. Материалом для «ледяного театрального города» послужили почти 4 тысячи кубометров озёрного льда (многие скульптуры украшали естественные «прожилки» из вмёрзших в лёд водорослей).

 

В результате в Перми впервые со времени «культуртрегерского вторжения» был реализован масштабный культурный проект непосредственно пермского происхождения и, в значительной степени, пермского исполнения (я не имею в виду пермские фестивальные институции, появившиеся в крае до и помимо «культурной революции»: «Флаэртиана», «Камва», «Пилорама», «Роклайн», «Дягилевские сезоны»). И так получилось, что именно этот «собственно пермский ледяной театральный город» по посещаемости и доставленному пермякам удовольствию превзошёл все прочие культурные проекты последних лет, включая «Белые ночи». Получился этакий нежданно-негаданный прорыв сквозь пермофобскую культурную политику Чиркунова-Гельмана-Мильграма.

 

Но не рискни петербуржец Владимир Гурфинкель прикрыть брата и Фонд скульпторов от всевидящего пермофобского ока Бориса Мильграма или если бы последний чуть раньше узнал, кому именно отдаётся проект - этого замечательного ледяного города просто бы не было.

 

Творческие пермяки в самой Перми имеют очень мало шансов на самореализацию просто потому, что они пермяки. Скотство ситуации заключается в том, что шанс, конечно, есть, но чтобы он сработал, жаждущему признания пермскому художнику мало иметь талант и достойный проект, ему надо ещё найти «поручителя» из непермяков, приближённых к Марату Гельману и/или к Борису Мильграму. Есть и совсем простой вариант: нужно лишь стать личным беззаветным поклонником Марата Александровича или Бориса Леонидовича. Марат Гельман ещё может устроить льстецу какую-нибудь проверку на вшивость, а к Борису Мильграму достаточно просто прийти и «прямо и честно» сказать, что его спектакль «Жизнь человека» стал вехой в мировом театральном искусстве – и всё, он ваш.

Всякая творческая среда всегда перенасыщена клановостью, групповщиной, жанровой, стилевой, этнической и прочей ксенофобией. Но в Перми ситуация усугублена, поскольку пермофобия культуртрегеров политизируется компрадорским, по сути, политическим курсом губернатора Олега Чиркунова, и радикализируется агрессивной прогрессорской идеологией Марата Гельмана и личными счётами с Пермью Бориса Мильграма, который, как может, мстит городу за прошлое забвение и за непризнание при возвращении. Всем троим Пермь не дорога, они её не жалеют, они в неё не вкладываются - они Пермь вкладывают в себя. Более того, Пермь их постоянно распаляет своим сопротивлением. Сдайся мы все сразу в первые же месяцы вторжения – они бы уж давно оставили в покое «скучное податливое тело».

Одним словом, коррупция симпатий, административный произвол и нелюбовь ко всему пермскому среди пермских культурных начальников доходит до абсурда, до эстетического греха. Но, к радости пермяков, с ледяным театральным городом у Бориса Мильграма случилась промашка, и жизнь тут же забила ключом.

 

Искрящийся ледяной город-театр стал глотком чистой ключевой воды в пермской «пустыне актуального». Утилитарно-развлекательный ледяной дизайн, призванный ублажать взор и эмоции горожан, счастливым образом воспроизвёл и искренний порыв авторов к высокому в уличном увеселении. На пермской эспланаде появился не просто «ледовый городок», а новый, хоть и временный, многофункциональный городской ландшафт, претендующий на культурную миссию, возвращающую пермякам высокие представления о скульптуре и архитектуре. Ледяной город оказался и ледяным музеем, не утратив при этом своей главной функции - веселить и радовать людей, что делали бесчисленные ледяные горки и фонтанирующий разнообразием «уличный театр» Владимира Гурфинкеля.

 

***

 

До этого времени и мой брат, и Фонд скульпторов, как и многие другие пермские деятели разных искусств, не раз пытались предложить свои услуги «министерству культурной революции», участвовали в различных конкурсах – всё впустую. Помню, как жалко мне было, когда так и остался на бумаге вполне себе утилитарный и одновременно залихватский проект брата по оформлению городского пляжа. Помимо прочего, он предполагал укрепить на Каме вдоль берега большие, съёмные на зиму, плавающие платформы, на которых принимающие водные процедуры пермяки могли бы отдыхать, загорать, прыгать и скатываться в воду со всевозможных приспособлений, делая всё это вместе с… пермскими дикими зверями (их скульптурами в натуральную величину прямо на платформах). В результате получился бы и отличный аттракцион, и впечатляющий вид с моста и камских берегов на эти плавающие платформы, где «смешались в кучу звери, люди». Кстати, эти платформы должны были так прикреплены ко дну, чтобы на глади реки выкладывалось «р. Кама» - знаете, как на картах. Летишь на самолёте, под тобой город вдоль реки, а на реке написано «р. Кама».

 

В свою очередь, пермский Фонд скульпторов «Единение» был вытеснен из Перми полным отсутствием заказов и в последние годы реализовывал большие проекты исключительно за пределами края, в основном в нефтегазовых регионах Западной Сибири.

 

В прошлом году, в порыве конструктивности и видя, как без толку пропадают для родного города классные идеи некоторых пермских художников и скульпторов, я собрал небольшой пакет из нескольких авторских проектов, наиболее перспективных, с моей точки зрения, для улучшения облика города, и предложил их недавно покинувшему нас московскому министру пермской культуры Николаю Новичкову. Он тоже, видимо, в порыве конструктивности, поиграл в «примирение», поохал-поахал, чему-то даже пообещал «дать ход», с пару месяцев мы ещё поперезванивались, обмениваясь вопросами и обещаниями. Потом, когда «футбол» стал уже совсем неприличным, я от него отстал, а пакет проектов, соответственно, так и остался пакетом проектов. Мой эксперимент, конечно, подтвердил гипотезу, но кому от этого легче.

 

Был в этом пакете и проект Фонда скульпторов – одеть город, его парки, скверы, клумбы, фасады и дворы в «чугунное кружево» литых художественных решёток самых различных стилей и назначений, сделав тем самым более четкими очертания пермских городских пространств и одновременно придав разнообразие и уральскую мастеровую самобытность монотонным плоскостям хрущёвской и брежневской застройки. Но особенно было мне обидно, что так и не нашла своего места в крае знаменитая (в узких кругах) скульптура Рудольфа Веденеева «Жертвоприношение» – распятые друг на друге «жертва» и «палач». Я надеялся, что пермский Минкульт всё-таки возьмётся за установку этой невероятно экспрессивной скульптуры в Мемориале «Пермь-36».

 

Тут может возникнуть закономерный вопрос: а с чего я взял, что нравящиеся мне проекты (тем более, проекты собственного брата) действительно заслуживают реализации в Перми? А с того. Просто я считаю свой художественный вкус почти безупречным. Тут уже ничего не поделаешь. Или соглашайтесь, или не читайте. По крайней мере, тех, кто мне доверял, мой вкус ещё не подводил.

 

***

 

Среди сегодняшних пермских художников действительно не очень много «больших и настоящих», но они есть – пять-шесть имён, чьи произведения возбуждают в людях восторг и «томление сопереживания». Но мне при этом всегда казалось, что культурная политика, помимо прочего, для того и существует, чтобы выращивать и продвигать новые талантливые имена на подведомственной территории. Пермская же культурная политика занимается в Пермском крае продвижением и социальным обеспечением исключительно чужих имён, причём, по преимуществу, старых – «заслуженных мастеров актуального искусства». Модные сюсюканья над рисующими детишками в «творческих группах» при мэтрах и музеях - не в счёт.

 

За три года культуртрегерской оккупации в Перми не появилось ни одной новой пермской звезды и даже звёздочки в театре, литературе, музыке, изобразительном искусстве. Всё, что было нового выдающегося – всё завезённое. Что касается немногих собственно пермских звёзд, то все они: от Сергея Федотова и Алексея Залазаева до Сявы и Александра Жунёва завоевали место под солнцем до «нашествия» или помимо него, и сейчас, как могут, выживают: у кого-то это получается лучше, у кого-то - хуже. С культуртрегерской оккупацией Пермь перестала производить собственные имена. Их и раньше-то было немного, но с приходом культуртрегеров пространство пермского творческого роста было просто забетонировано московским гастрольным «чёсом», закупленными «легионерами» и фестивальным конвейером.

 

Нет, художественно талантливые мальчики и девочки не перевелись в пермских селениях – природа работает. Им просто труднее стало пробиваться к свету и публике сквозь кислотную атмосферу культурно-политической пермофобии. Культурному начальству не до юных дарований, у них каждый день «такие гости», у них каждый год «59 фестивалей», у них ежемесячное «посрамление скептиков» уходящими в бесконечность проектами осчастливливания пермяков.

 

У нас в Перми, кстати, существует Академия живописи ваяния и зодчества – не в каждом регионе есть такое. Каждый год она выпускает художников с хорошей классической школой. И кому они нужны, куда они деваются? Я посмотрел выставку свежих выпускников – есть двое-трое просто замечательных ребят. Но с Гельманом-Мильграмом они пропадут для Перми.

 

Вместо того, чтобы настроить и перезапустить конвейер производства пермских талантов, насытить образовательные учреждения культуры новыми кадрами и технологиями, они закрывают художественные школы и самодовольно подкармливают пермские местечковые архаику и невежество, свившие себе гнёзда в некоторых наших «культурных учреждениях». «Пермское мракобесие» для них - манна небесная и оправдание «миссии». Они нужны друг другу. Крайности, как всегда, смыкаются.

 

С самого начала культуртрегерского вторжения прозябавшие в родном городе пермские юные эстеты, фрики всех мастей потянулись было к героям-оккупантам, но не согрели они свои души в их постановочных объятьях, не обрели опору, и в итоге кто окончательно пожух, а кто покорно вставил себя в бесконечную тоскливую очередь: «в Москву, в Москву, в Москву». Вместо того, чтобы самим всё взрывать помаленьку, расцвечивать невзрачную Пермь своими радужными внутренностями.

 

Новые пермские таланты культурным оккупантам нужны лишь как «волонтёры» и подмастерья, как восторженная публика и бесплатная массовка, обслуживающая приезжих мэтров. Всё остальное обрезается. Причём, это не плохая работа пермского Минкульта, а его осознанная стратегия. Культуртрегеры и не думали выращивать в Перми из пермяков новых творцов для города и страны. Они пришли, чтобы освоить пермский бюджет и создать в Перми свою публику, публику под себя и своих клиентов.

 

В новый пермский творческий класс нужно вкладываться, им нужно заниматься, ему нужно отдаваться. Если культуртрегеры всерьёз будут относиться к строительству «новой пермской культуры», то волей-неволей они будут выращивать бюджетных конкурентов своим клиентам. Зачем им всё это, когда пермский бюджет можно просто трясти и трясти, привозя и привозя своих. «Культурный процесс» идёт, фестивали проходят, часть пермской публики постепенно привыкает «ходить за водой к пустым колодцам», воду в которых инсталлируют словами о воде. Прирученной, лишенной альтернативы публикой можно легитимировать любую хрень. Социальные эффекты «пермской культурной революции» с большой помпой высасываются даже не из пальца – благо начальство не проверяет, откуда (чего стоит много раз разоблачённое «открытие» Марата Гельмана о том, что в Перми, благодаря «культурной революции», остановилась убыль населения).

 

Но они, конечно, доигрались: пермская аллергия на «Гельмана-Мильграма» политизировалась до митингов, перекинулась на губернатора, а во многих головах перекинулась и дальше: на Кремль, Суркова, единороссов, Путина-Медведева. Губернатор уже и не рад, что связался с культурреволюционерами. Марат Гельман извёлся, сочиняя способ, как бы так исчезнуть из Перми, сохранив лицо. Борис Мильграм из последних сил играет в неоценённого реформатора и мстит по мелочам недоброжелателям.

 

Даже если новый Президент не отправит Олега Чиркунова в отставку (оставить его он может разве что в наказание для Перми, что тоже не очень умно), новый закон о выборах губернаторов чётко обозначит конец этого наваждения, поскольку переизбрание Олега Чиркунова на прямых выборах (хоть с президентским фильтром, хоть без него) по определению невозможно. Да Олег Анатольевич и сам на это не пойдёт.

 

Так или иначе, «Карфаген должен быть разрушен» - Гельман-Мильграм должен быть изгнан.

 

***

 

Но я отвлёкся.

 

Были, конечно, и сложности в воздвижении и существовании «ледяного города». Во-первых, он до сих пор не достроен, около 15% объектов так и не были реализованы – пороху не хватило. Слишком перфекционистским оказался этот проект. Очень много в нём концептуально важных тонкостей и деталей, не укладывающихся в привычную российскую логистику создания таких объектов. Очень мало было времени для совмещения и притирки профессионального опыта и культурно-ассоциативных парадигм авторов и исполнителей. Очень многое по мере возведения упрощалось или даже игнорировалось. Очень невысокого качества оказалось и муниципальное администрирование, призванное обеспечить «ледяному городу» нормальную инфраструктуру. Но авторы пытаются всё-таки проект «добить».

 

Во-вторых, «ледяной театральный город» постепенно и постоянно разрушается просто потому, что по нему проходят десятки и уже сотни тысяч человек. Надо отдать должное создателям города: постоянный ремонт – их постоянное занятие. У скульптур страдают в основном руки. Несколько раз пермяки отламывали правую руку Деду Морозу, однажды - руки Снегурочке и руку с венком у «гальюнной скульптуры» – очень соблазнительными они оказались для желающих на чём-нибудь повисеть. Не раз разбивались лепестки у «кувшинок на болоте» и элементы лепнины в «итальянском театре». От греха подальше, чтобы ничто никому на голову не падало, некоторые архитектурные элементы даже пришлось видоизменять. В большинстве случаев люди наносят ущерб по неосторожности или по дурости, спьяну.

 

Однако рано или поздно в таких местах появляются и люди-суки, те, кто разрушают специально, из удовольствия. Четверо таких попытались разворотить конную квадригу: отломили обе руки у Аполлона и ногу у одной из ледяных лошадей. Им решилась-таки помешать охрана, завязался мордобой. С трудом квадрига была спасена (плохая охрана «ледяного города» - тоже проблема). Другая группа людей-сук сбросила из арки второго этажа «итальянского театра» скульптуру музы комедии Талии. И квадрига, и Талия были полностью восстановлены. Один из таких отрядов людей-сук впоследствии напал и на снеговиков Николая Полисского, столпившихся на поле перед гостиницей «Урал».

 

В-третьих, «ледяной город» великолепен, но замысловат по сюжету. Такой «ледяной театральный музей» нуждается если не в экскурсоводах то, по крайней мере, в объясняющих табличках. Контексты и истории некоторых объектов не менее интересны, чем они сами. Попытаюсь восполнить этот пробел.

 

Итак.

 

С запада, вдоль улицы Попова ледяной город ограничивают четыре большие ледяные горки, разместившиеся на гигантских греческих театральных масках Трагедии, Комедии, Драмы и Фарса (по порядку с севера на юг: от улицы Петропавловской к улице Ленина).

 

С противоположной восточной стороны (вдоль здания Законодательного Собрания) ледяной город ограничивают Главная сцена с ледяными кулисами и с двумя «ледяными кафе» по краям: «Ледяная Усьва» - с севера от сцены и «Ледяная Койва» - с юга. Сцену узнают все: большие стелы прозрачных ледяных кулис – понятны и впечатляющи. С кафе сложнее. Сами «пункты питания» так и не состоялись: металлические контейнеры (единственное, что могли предложить городские власти для кафе) – жалкое зрелище в ледяном великолепии. Но их обрамление стало одной из достопримечательностей «ледяного города». Это те самые четырёхметровые квадратные ледяные колонны, увенчанные древними фигурами «пермского звериного стиля». 32 колонны вокруг «Усьвы» и 32 колонны вокруг «Койвы». Как и всё в «театральном городе» - они интерактивны. Колонны прозрачные, внутри полые и без одной стенки – излюбленное место фотографирования пермяков. Попадая внутрь колонны, ты как бы оказываешься внутри стоящего прозрачного «саркофага». Люди выходят на снимках как бы замороженными в гигантском куске льда. А наверху над ледяными колоннами «толпа» древнепармских богов, духов, призраков, тотемов.

 

С севера «ледяной город» отделяют от улицы Петропавловской две двойные колоннады или два двойных ряда п-образных в разрезе стел – не знаю, как это правильно описать. А вообще-то это 90 гигантских ледяных букв «П» разного размера, уложенных навзничь в два ряда и призванных отделять собою непосредственно театральную и игровую зоны «ледяного города» от туалетов и лабазов со снедью и сувенирами. С торговлей, кстати, всё через пень-колоду. То ли потому, что даже на Урале люди не готовы пить и есть на холоде + не мотивированы они тратить деньги тогда, когда специально идут на бесплатное увеселение – основная публика «ледяного города» вполне простолюдинная. То ли потому, что предложение было не того качества, цены и ассортимента, чтобы стимулировать спрос у «некофейной публики».

 

Главные достопримечательности «ледяного театрального города» размещены с южной стороны, вдоль улицы Ленина. С востока на запад: ледяная двухэтажная архитектурная фантазия на тему барочного итальянского театра; кафе «Зимняя вишня» в стилизованном ледяном «вишнёвом саду»; посвящённая «идее неоклассицизма» горка-дворец «Большая квадрига» (у брата это от большой любви к Джованни Баттиста Пиранези) и «Сад снежной королевы».

 

«Ледяной итальянский театр» - это моё любимое. Брат обозначил все основные составляющие классического итальянского театра, позволяющие играть в нём реальные спектакли и выдержал их в положенном барочном стиле. С востока - сцена с кулисами и с гигантскими венецианскими карнавальными масками «Баута» и «Кошка». Маски - для фотографирования, отверстиями для лиц являются глаза масок, соответственно, лица людей играют роль зрачков в озорных или хитрых глазах. Сцена почему-то упирается в партер неким выступом в виде женской «гальюнной скульптуры» с венком в вытянутой к небу руке («гальюнные скульптуры» украшают носы кораблей). Как потом выяснилось, в классическом итальянском театре для сценических работ (поднимать, опускать, тянуть) хозяева часто нанимали матросские команды и это обстоятельство частенько отражалось и в оформлении «зеркала сцены». Партер, как и положено в барочном театре, предназначен для стоящих зрителей и балов. Далее за ним, как и положено, амфитеатр с деревянными сидячими местами. Обрамляют всё это два боковых фасада с ложами и прогулочными галереями на втором этаже и массой всяких барочных украшений – всё, естественно, изо льда, кроме лестниц. С северного бокового фасада спускаются две ледяные горки. Главный фасад театра обращён на запад и украшен статуями 9 муз, установленными в арках второго этажа. Музы все, какие положено: Калиопа – эпическая поэзия, Эвтерпа – лирическая поэзия, Мельпомена – трагедия, Талия – комедия, Эрато – любовная поэзия, Полигимния – пантомима и гимны, Терпсихора – танцы, Клио – история (греки оказались правы: история – не наука), Урания – астрономия (видимо, греки скептически относились к астрономическим расчётам или что-то другое называли астрономией, может быть, астрологию). Скульптура каждой музы создавалась в максимальном приближении к известным античным оригиналам.

 

«Вишнёвый сад» хорош как ажурная совокупность стилизованных ледяных деревьев, но с кафе «Зимняя вишня» та же беда, что со всеми прочими «пунктами питания» в «ледяном городе».

 

Гигантская горка-дворец «Большая квадрига». За основу взят классический фронтон, только фронтон без колонн, фронтон на земле. Горка-квадрига исполнена в духе неоклассицизма. Этот «дух» во всём, кто не заметил: это и сам фронтон и неоклассически украшающая его колесница-квадрига (четырёхконная упряжка) с Аполлоном в роли возницы (более-менее точная ледяная копия скульптуры барона Клодта на фронтоне Большого театра в Москве), это и классическая ритмичность элементов: десять ледяных дорожек, по две на каждую арку, объединены в широченный сплошной скат, а сзади ледяную стену фронтона, в едином стройном ряду, подпирают для прочности десять контрфорсов. Они образуют мой самый любимый вид в «ледяном городе»: высокая ледяная стена, увенчанная пятью арками (фронтон с арками – всякое бывает) и рёбра контрфорсов, уходящие в перспективу (взгляд вдоль плоскости ледяной стены).

 

На юго-западе «ледяного города» (ближе к углу улицы Ленина и улицы Попова) расположен «Сад Снежной королевы», в сердце которого скрывается коварная чаша «детоуловителя» или «детонакопителя», по другой версии. Безумные «спиногрызы» готовы часами копошиться в ней, счастливые от безысходности, на радость папе с мамой. А ледяная листва садовых деревьев, окружающих эту вакханалию, вся в пробоинах от осколков знаменитого зеркала Снежной Королевы (тут, по-моему, мой брат несколько переборщил с ледяными метафорами).

 

Так выглядит «ледяной театральный город» по периметру. Внутри - другая история. Внутри ледяного города выделены два событийных центра: сама гигантская искусственная ёлка с ледяным узорчатым забором в человеческий рост, и обрамлённая изящными арками «Площадь свиданий», от которой диагонально расходятся 4 иллюминированные аллеи. Аллеи сопровождаются некоторым простеньким, но эффектным ноу-хау моего брата: волнообразные (в смысле вверх-вниз) ледяные псевдо-скамейки, а на самом деле мини-горки для малышей, по которым они с восторгом пытаются скользить как по волнам, у наиболее продвинутых даже получается, особенно, если кто-то возьмёт на буксир.

 

Между аллеями и вокруг елки разбросаны всевозможные ледяные аттракционы:

 

Каток «Лебединое озеро» с положенным замком посередине и ледяными лебедями на застывшей глади озера. Но каток специальный - концертная площадка для фигуристов и фигуристских представлений, которые и проходили на озере во время новогодних каникул.

 

Уголок для «уж совсем малышни»:

 

Ледяная карусель - реальная карусель на электрической тяге с ледяными зверушками для сидения, но… не крутится, чёрт бы их побрал – муниципалитет так и не смог обеспечить карусель человеком, который бы включал и выключал её и следил за порядком.

 

Лазилка «Золотой ключик» (по другой версии: фоткалка «Буратино утонул») – здоровенный колпак Буратино, торчащий над водной (ледяной) гладью, в окружении гигантских ледяных кувшинок, с распахнутыми для посетителей лепестками, в которые так и хочется залезть «маленьким принцессам», «дюймовочкам» и прочим созданиям в розовых комбинезончиках, что они и делают. «Золотой ключик», точнее, вместительные ледяные кувшинки, стали излюбленным местом для младенческого позирования – восторг для мам. Я бы ещё и «паспорт дюймовочки» под такую фотографию выдавал.

 

«Уголок Коломбины» - персональные мини-горки-лазилки-скользилки для малышей в виде 4-х коломбиновских шляп двууголок. На самом деле эти шляпы должны были, помимо прочего, огораживать некий механический аттракцион, но он так и не получился.

 

«Памятник туфельке Золушки» - большая высокая ледяная туфелька примерно сто пятнадцатого размера, в которую садят ребенка, как в коляску, и опять же фотографируют. Ребёнок ещё может попытаться выбраться из туфельки самостоятельно – опасно, но интересно.

 

С запада ёлку окружают маленькие ледяные горки-порталы - триумфальные арки для малышей на пути к празднику.

 

На северо-востоке «ледяного театрального города», несколько обособленно, находится лабиринт «Берендеев лес». Лабиринт с ледяным светящимся замком и ледяными же елями внутри, затрудняющими малышам ориентацию. Стены лабиринта такой высоты, что для взрослого путешествие по нему не представляет никаких проблем, а для пятилетнего ребёнка всё очень даже по-настоящему. Лабиринт посвящён опере Модеста Мусоргского «Снегурочка» и одноимённой и самой романтичной пьесе Александра Островского.

 

Наконец, Резиденция Деда Мороза из Великого Устюга (в самом деле выписали такого из самого Устюга, хотя как это понимать, я не понимаю) - вполне себе гламурная, но вместительная ледяная избушка, вся в огнях и мишуре, реальная такая дедморозовская резиденция, с реальным приёмом детских посетителей внутри. В окна можно было подсматривать, как идёт аудиенция. Трансляция шла и в интернете. Дед Мороз поздравлял каждого вновь прибывшего, выслушивал его стишок, песенку или что там у них бывает, и одаривал маленьким, но дорогим детскому сердцу подарочком – конфетой. Очереди к дедушке в первую неделю января были внушительными, потом он уехал – натурально обратно, в Великий Устюг.

 

Почти все ледяные скульптуры в «театральном городе» подсвечены: или изнутри, или снаружи. Всё сверкает, искрится, переливается. Отовсюду, откуда только возможно, по всему «ледяному городу» разбегаются, высовываются всевозможные горки, скаты, трамплинчики. Всё на все вкусы: классика, пропитанная постмодерном и связанная шоу-утилитаристикой. Кому горки, кому скульптуры, кому сооружения. Кому загадочные, кому узнаваемые, кому просто красивые. Для одних - аттракцион, для других - «отдохновение души». К ледяным сооружениям можно отнестись просто как к «красивым дворцам», а можно читать в них коды барокко, классицизма, модерна. Удовольствия зонированы и по полам-возрастам: есть места и для великовозрастных гопов и подвыпивших старшеклассников, и для людей младшего и среднего нежного возраста, есть даже кое-что для девушек и женщин. В праздники каждый день были по 5-6 разных представлений: от концертов и всяких шоу до спектаклей. Большой, волшебный, загадочный и радостный город. Пермяки и гости для пермяков и гостей. А не как обычно: гости для гостей, пермяки - свидетели.

 

Сферические панорамы «ледового театрального города» можно посмотреть на сайте замечательного пермского фотографа Михаила Нагайцева

 

 

 

¹ Помимо непосредственно увиденного и услышанного, я использовал много разнообразных источников: от научных статей и официальной статистики до Википедии и туристических сайтов. Описывая непосредственно реконструкцию Бильбао, я опирался в основном на две публикации: Вячеслав Глазычев, «Урбанистика. Часть 2», Василий Бабуров, «Город удовлетворённых амбиций». Кстати, Яндекс у меня сразу прекращал работу, как только я набирал «Страна Басков».

 

 

¹ Шутка.

 

² Эти высокопарные символические ряды не я придумал, ими были украшены афиши «Текстуры»: около двадцати слов-ценностей описывали сущность фестиваля. Надо сказать, авторы фестиваля очень серьёзно относятся к своей концептуальности.