НОВОСТИ



09.09.16. Новый сайт ПГП на PGPALATA.RU >>



08.09.16. Павел Селуков: «Пермские котики станут жителями Европы» Подробнее >>



08.09.16. Пермяки продолжают оспаривать строительство высотки у Черняевского леса Подробнее >>



08.09.16. В Чусовом появятся 54 контейнера для сбора пластика Подробнее >>



08.09.16. Жителям Перми расскажут об управленческих технологиях и их применении в некоммерческом секторе Подробнее >>



08.09.16. Пермские общественные организации могут обновить состав Комиссии по землепользованию и застройке города Подробнее >>



07.09.16. Историческое общество намерено помочь пермяку, осуждённому за реабилитацию нацизма Подробнее >>



07.09.16. До открытия в Перми «Душевной больницы» для детей осталось чуть больше полугода Подробнее >>



06.09.16. В Перми на Парковом проспекте открылся новый общественный центр Подробнее >>



06.09.16. Павел Селуков: «Мой гепатит» Подробнее >>

Архив новостей

ПИШИТЕ НАМ

palata@pgpalata.org

 

Права человека: опыт и методики

Открытое партнерство "Пермская Ассамблея"
И.В. Аверкиев,
"Защита прав человека в России. 1996-2003 годы"
Сборник статей

 

"Меняем свободу на справедливость?"

1

Как известно, парадигма прав человека содержит в себе и Свободу и Справедливость, но если для европейца и тем более американца, права человека важны, прежде всего, как обоснование личной Свободы, то для среднестатистического россиянина права человека сегодня становятся одним из новых инструментов достижения Социальной Справедливости. Если раньше, распределяя блага "по справедливости", мы сверялись с догматами христианства, а после 1917 года - с Коммунистическим манифестом, то сейчас становится актуальным справедливо распределять в соответствии с Всеобщей декларацией прав человека.

Неслучайно из всего разнообразия составляющих Всеобщую декларацию личных свобод, политических, процессуальных и социальных прав только последние более-менее прочно прижились в России и стали ареной реальных столкновений интересов государства и различных социальных групп. Несмотря на то, что источником социальных прав во Всеобщей декларации является не требование социальной справедливости, а стремление к поддержанию достоинства в человеке, социальные права оказались самой понятной частью правозащитной идеи и самой близкой российскому представлению о взаимоотношениях человека и государства. Провозглашенные Всеобщей декларацией права на социальное обеспечение, медицинскую помощь, образование и частично право на труд (защита от безработицы) реализуются, в том числе, и через всевозможные государственные выплаты, дотации, льготы, бесплатные услуги - что понятно и привычно. В то время как классические права, "права первого поколения", выстраивают отношения между государством и гражданином на основе максимально возможной независимости гражданина от государства, и ничего не дают гражданину, кроме гарантий известной свободы действий и торжественного обещания не посягать на его человеческое достоинство. И то и другое в России пока менее актуально, чем социальные гарантии государства.

Как бы там ни было, права человека, как мировоззрение, могут быть востребованы только определенным образом жизни. Права человека апеллируют к активной личности, к личности, жаждущей деятельности и потому остро ощущающей несвободу своих действий. Права человека могут стать реальной, практической ценностью только для эмансипированного человека с мощной потребностью в личной свободе, в максимально возможной независимости, в том числе, и от государства. Таких людей в России много, но не настолько (пока?), чтобы они могли формировать доминирующие общественные настроения, определять основные ценности нации.

Сегодня в России происходит своего рода "социализирование" прав человека. Правозащитный пафос борьбы с государством за свободу личности помещается в контекст борьбы с государством за "справедливое распределение" права пользоваться государственной поддержкой. Язык либеральной свободы переводится на язык социалистической справедливости. На уровне обыденного сознания это "социализирование", "полевение" прав человека проявляется в представлении о том, что "у бедных (больных, пожилых, безработных и т.д.) должно быть больше прав" или, во всяком случае, они более достойны их иметь. При этом под правами, как правило, и понимается право претендовать на те или иные виды государственной помощи. Даже многие правозащитники, подсознательно или осознано, в своей практической деятельности руководствуются именно таким подходом.

2

Говоря о современной роли российских правозащитных организаций можно предположить, что наблюдающийся последние два года подъем правозащитного движения связан не столько с проникновением либеральных правозащитных идей в российское массовое сознание, сколько с "удачным" для правозащитников совпадением их готовности противостоять негуманному государству с недовольством значительной части населения этим самым государством по поводу сокращающегося объема социальной поддержки. Реагируя на социальный спрос, большинство неспециализированных правозащитных организаций основную часть усилий, времени и средств направляют сегодня на помощь гражданам в защите именно социальных прав. Более того, многие правозащитные организации взяли на себя и функции социальной защиты: "выбивают" бюджетные деньги и льготы для малоимущих, организуют гуманитарную помощь и волонтерское обслуживание инвалидов, престарелых и т.д.

Вполне естественно, что тенденция к "социализированию" прав человека в России затронула и сами правозащитные организации. Проявляется эта тенденции, как минимум, в трех формах:

доминирование защиты социальных прав в общем объеме правозащитных благотворительных услуг;

осуществление правозащитными организациями социально-защитной деятельности;

оказание правозащитной помощи, прежде всего, представителям так называемых "социально незащищенных групп населения".

Данная ситуация вполне объясняется и оправдывается современными российскими обстоятельствами. Правозащитным организациям в России еще долго придется совмещать классическую правозащиту и социальную защиту. Первое нужно для будущего, второе - для настоящего. В России не так много дееспособных общественных организаций, а государство так слабо и беспорядочно в социальной сфере.

Однако это не делает саму ситуацию менее проблемной для российского правозащитного сообщества. Естественная реакция правозащитников на гуманитарный кризис не должна лишить внутренней актуальности традиционные для правозащитных организаций цели, направления и методы работы. Сохраняющееся диссидентское ядро правозащитного сообщества и наличие специализированных правозащитных организаций, занимающихся традиционными видами правозащиты, позволяют надеяться, что этого не произойдет. Вместе с тем, российские ментальные привязанности и злоба дня являются слишком серьезными мотивами, чтобы не бояться отдаться им без остатка.

Поэтому со стороны правозащитных активистов были бы вполне уместными специальные волевые усилия, направленные на сохранение в себе, в стилистике и в направлениях деятельности некоторого "классического правозащитного минимума", который бы не позволил потеряться в повседневности либеральному смыслу Защиты Прав и Свобод Человека и Гражданина. Содержание этого минимума - вопрос, по всей видимости, глубоко интимный и не подлежащий кодификации. Главное, чтобы имели место усилия по его формулированию, в том числе, и в рамках внутрикорпоративных дискуссий.

Что касается практической проблемы соотношения социально-защитных и правозащитных "мероприятий" в деятельности конкретной правозащитной организации, то более или менее определенно можно говорить только о самой общей тенденции. Если предположить, что охвативший страну кризис не перманентен, а выход из него будет не трагичен для судьбы российского рынка и демократии, то можно предположить и рост социально-защитных возможностей государства и развитие социально-защитных благотворительных организаций. Следовательно: чем дальше, тем меньше должно быть в деятельности правозащитных организаций социальной защиты, тем больше правозащиты; чем дальше, тем больше внимания свободам (негативным правам).

Чтобы не пускать процесс "на самотек", целесообразно уже сегодня осознанно отнестись к некоторым явлениям, преодоление которых стало вполне актуальным.

Несколько нетрадиционное увлечение российских правозащитников социальной проблематикой проявляется, прежде всего, в чрезмерно расширительном и одновременно однобоком понимании сути социальных прав.

Многие активисты правозащитных организаций почти всецело отождествляют социальные права с конкретным набором всевозможных дотаций, социальных выплат, услуг, льгот и привилегий, предоставленных российским социальным законодательством различным категориям граждан и сделавшим "убогими" 70% россиян. С этой точки зрения, все то, что в политическом пылу государство пообещало выдать гражданам в качестве социального обеспечения и мер социальной поддержки, должно быть выдано, а если не выдано, то долг правозащитника - любой ценой этой выдачи добиться. Такое отождествление социальных прав с текущей социальной политикой государства делает нас заложниками последней - очень неразумной и излишне политизированной.

Мало того, что многие меры государственной социальной поддержки безответственно декларативны (достаточно вспомнить "Закон о ветеранах"), некоторые из них просто не имеют никакого отношения к защите свободы и достоинства личности, так как помощь оказывается не только тем, кто в ней объективно нуждается, но и вполне здоровым, работоспособным мужчинам и женщинам. Тем самым государство поощряет безответственность части наших сограждан в отношении собственной судьбы и судьбы своих близких, безответственность, никак не соответствующую представлениям о человеческом достоинстве и свободной личности.

Государственные меры социальной поддержки по определению мотивируются не только гуманитарно (что соответствует правозащитному подходу), но и политически. Например, если бы государство при создании системы льгот для "афганцев" исходило только из гуманитарного аспекта проблемы, то оно бы ограничилось дополнительной пенсионной и медицинской поддержкой "афганцев"-инвалидов и медико-психологическими мерами по социальной реабилитации и адаптации участников конфликта. Но был еще и политический аспект - необходимость откупиться, задобрить взрывоопасную массу ветеранов, не по своей воле принявших участие в глупой войне. Отсюда скандально известные экономические льготы, приведшие к криминализации "афганского движения", приравнивание льготного статуса здоровых, работоспособных молодых людей (инвалиды афганской войны не имеются в виду) к статусу стариков-ветеранов Великой отечественной войны.

Так же, прежде всего политически, а не гуманитарно, обусловлено и принятие в 1995 году Закона о ветеранах. Ветераны, как активнейшая часть электората, в год знакового для пожилой части россиян праздника пятидесятилетия Победы и в преддверии парламентских и президентских выборов стали объектом особого внимания со стороны как Президента, так и левых фракций парламента. В результате, в условиях кризиса и всеобщего дефицита бюджетных средств, дополнительную государственную поддержку получили, например, не самые одинокие больные и бедные старики, а просто все, кто обладал статусом ветерана, т.е. по абсолютно формальному признаку, никак не связанному с задачами социальной защиты населения. Льготы по закону о ветеранах - скорее плата за заслуги перед отечеством, но насколько это уместно в ситуации, когда в стране тысячи беспризорников, бездомных, абсолютно одиноких стариков?

С другой стороны, реальное обеспечение права, как правило, сводится исключительно к проблеме "платности-бесплатности" получения тех или иных социальных услуг, государственной компенсации тех или иных жизненно важных расходов. Так, право на образование понимается исключительно как право на бесплатное образование, право на медицинскую помощь сводится к бесплатности медицины, а права детей - к выплате детских пособий. Безусловно, в соответствии с буквой и духом Всеобщей декларации прав человека, государственное дотирование жизненно важных расходов граждан, утративших работоспособность в связи с возрастом или болезнью, или попавших в экстремальные ситуации (война, пожар и т.д.), или находящихся в ситуации "объективной малообеспеченности" (многодетные и неполные семьи, некоторые категории безработных и т.п.) необходимо, т.к. "поддерживает их человеческое достоинство". Но, во-первых, необходимо в отношении только этих категорий (исключение составляет государственное финансирование начального и общего образования, оно в соответствии с Всеобщей декларацией должно быть бесплатным для детей из любых семей), во-вторых, обеспечение социальных прав не ограничивается государственными выплатами и льготами. Только один пример. Право на охрану здоровья, помимо мер, гарантирующих доступность медицинского обслуживания для малообеспеченных граждан, обеспечивается и через реализацию следующих прав: право на высококачественную медицинскую помощь, право на свободу выбора, право на информированное согласие, право запрашивать мнение врача на любой стадии, право на самоопределение, право на информацию, право на конфиденциальность, право на медико-социальное просвещение, право на достоинство, право на религиозную помощь и содействие (Лиссабонская декларация о правах пациентов).

Защищая социальные права граждан, было бы вполне естественно более критично отнестись к сегодняшней социальной политике государства. Нам необходимо более или менее четко зафиксировать свою "зону ответственности" внутри государственной системы социальной защиты населения. Правозащитные организации не могут поощрять социальное иждевенчество взрослых работоспособных людей.

Так или иначе, в современных условиях правозащитные организации не только скорая правовая помощь для бедных, они еще и миссионеры прав человека в России. Именно миссионеры, так как страну еще нужно убедить, что эта "религия" лучше "коммунистической", или еще какой. А государству еще нужно доказать, что внутренняя несвобода личности и всеобщее неуважение человеческого достоинства является основной, истинно гуманитарной проблемой России, существенно ограничивающей возможности ее развития.

3

Можно выдвинуть тезис о своего рода неукорененности в России прав человека в их классическом, либеральном смысле. В сегодняшней России вполне естественно и стихийное сопротивление государства своему собственному формальному "внедрению" прав человека, и индифферентность значительной части населения к проблеме свободы от государства и отстаивания перед ним своего человеческого достоинства. Вопрос в том, является ли эта неукорененность явлением временным, связанным лишь с уровнем цивилизационного развития, или она вполне феноменальна, сущностна для России? Насколько возможно в обозримом будущем обретение правам человека прочных российских корней? Ответ приходится собирать из нескольких частей.

Первая часть. Даже сегодняшний рынок, опирающийся на коррупцию, государственный капитал и государственный протекционизм, с необходимостью повышает для тех, кто пытается активно выступать на этом рынке, ценность личной свободы от внешних обстоятельств, в том числе, государственных. Достаток создает условия для материальной независимости, лежащей в основе очень многих ценностных модификаций свободы. Борьба за клиента медленно, но верно протаскивает в сферу потребления идеологию "клиент всегда прав", что, в свою очередь, постепенно раскрепощает рядового потребителя, учит его получать удовольствие от независимого, достойного общения с "подателем услуг", в том числе государственных. И т.д.

Приблизительно ту же роль играют в обществе и демократические процедуры. Даже формально и извращенно исполненные, они ставят перед гражданином такие вопросы и проблемы, ответы на которые, уже сами по себе, заставляют входить в образ самостоятельного независимого человека, желающего, чтобы его выбор уважали.

Таким образом, рынок и демократия одновременно и апеллируют к внутренне свободной, независимой личности, и создают ее. Чем больше рынка и демократии, тем более востребованы права человека, тем больше возможностей их реализовывать и защищать.

Вторая часть. Несмотря на срабатывание общих цивилизационных закономерностей, в России вряд ли возможно адекватное претворение в жизнь классической либеральной парадигмы прав человека. Ее сторонники, по всей видимости, должны смириться с тем, что в России формируется свое, российское, "евразийское" понимание прав человека. Сегодня трудно сказать, в каких конкретно морально-правовых нормах закрепится это самобытное понимание, и приобретет ли оно вообще институциональную форму (возможно, как и сегодня, оно будет проявлять себя исключительно в настроениях населения, в правоприменительной практике государственных органов, в деятельности правозащитных организаций). Более или менее очевидно одно: в случае сохранения общей рыночно-демократической направленности движения России в будущее, сохранятся и основные несущие конструкции либерального каркаса прав человека, но при этом гораздо более существенную роль, чем в американской и даже европейской "правозащитной модели" будут играть позитивные права (обязанности государства перед гражданином) и более "угнетены" будут негативные права (свободы, т.е., запреты на вмешательство государства в те или иные сферы жизни). Два основных фактора определяют эту специфику: ценностное доминирование в российском менталитете Справедливости над Свободой и гораздо большее, чем в североатлантических странах, доверие (граничащее с иррациональной верой) россиян к государству^*.

В этой специфике нет ничего страшного, по крайней мере, пока. Прежде всего, потому, что она естественна. Ведь сегодня уже все понимают, что сколь честно не хотели бы мы построить на нашей исторической почве демократию как в Америке, рыночную экономику как в Японии, а систему социальной защиты как в Швеции, все равно выйдет что-то российское (главное, чтобы самим было удобно и полезно). Почему же родившаяся все на том же Западе идея прав человека при переселении к нам должна остаться абсолютно неизменной?

Кроме того, несмотря на всю свою "особливость", Россия уже тысячелетие развивается в рамках европейской (христианской) цивилизации. Пусть мы находимся на ее восточной периферии. Пусть православие не то же самое, что католицизм и, тем более, протестантизм. Пусть, наконец, восточные славяне гораздо в большей степени подверглись тюркским и угорским культурным и генетическим вливаниям, чем кельтские, германские и славянские народы Европы - тюркским и арабским. Остается главное: общие этнокультурные и генетические индоарийские корни и христианство с его Библией, как основным культурообразующим текстом, подарившем Европе и современную Свободу и современную Справедливость. Именно поэтому права человека у нас в принципе не могут вызвать такого глубокого ментального отторжения, как, например, в Китае или исламских странах. А любая специфика вовсе не означает начало конца.

Современная парадигма прав человека лишь в виртуальном пространстве ООН существует как нечто доктринально цельное и универсальное. Отчуждая себя в реальность, правозащитная парадигма с необходимостью приобретает вид нескольких модификаций, по некоторым параметрам существенно отличающихся друг от друга. Достаточно вспомнить, сколь серьезны различия в отношении к смертной казни американской и европейской официальной правозащитной доктрины. Если для Совета Европы отмена смертной казни является одним из основных условий вступления в него, то в США смертная казнь, как освященная государством месть за убийство, поддерживается подавляющим большинством населения, а, следовательно, и официальными властями. В целом для американцев, прежде всего, важны негативные права, свободы. Европа же - оплот позитивных прав и родина социальных. На этом фоне российское "социализирование" прав человека выглядит как более радикальное продолжение европейской правозащитной традиции, и лишь время и правозащитная практика покажет, противоречит этот "радикализм" концептуальным основам великой гуманистической идеи прав человека или нет.

Как-то на "круглом столе" посвященном "традиции вообще" Андрон Кончаловский процитировал афоризм "одного англичанина": "Проблема русских в том, что они белые". Можно добавить: в этом же и решение проблемы.

Февраль 1999 года

---

^* Если разворачивать "до конца" оба фактора, то абсолютизация Справедливости заставляет относиться к универсальным правам человека как к специальным, т.е. обладание правом определяется не рождением (с точки зрения Справедливости, оно нейтрально, "безвкусно"), а моральной или социальной оценкой личности (например: "правами могут обладать только хорошие люди"). Чрезмерная вера в государство приводит к делегированию ему гражданином такого объема прав, что государство становится тоталитарным, а человек, утратив независимость, лишается стимулов к развитию.