НОВОСТИ

09.09.16. Новый сайт ПГП на PGPALATA.RU >>

08.09.16. Павел Селуков: «Пермские котики станут жителями Европы» Подробнее >>

08.09.16. Пермяки продолжают оспаривать строительство высотки у Черняевского леса Подробнее >>

08.09.16. В Чусовом появятся 54 контейнера для сбора пластика Подробнее >>

08.09.16. Жителям Перми расскажут об управленческих технологиях и их применении в некоммерческом секторе Подробнее >>

08.09.16. Пермские общественные организации могут обновить состав Комиссии по землепользованию и застройке города Подробнее >>

07.09.16. Историческое общество намерено помочь пермяку, осуждённому за реабилитацию нацизма Подробнее >>

07.09.16. До открытия в Перми «Душевной больницы» для детей осталось чуть больше полугода Подробнее >>

06.09.16. В Перми на Парковом проспекте открылся новый общественный центр Подробнее >>

06.09.16. Павел Селуков: «Мой гепатит» Подробнее >>

Архив новостей

ПИШИТЕ НАМ

palata@pgpalata.org

Пермь как Next

Оригинал расположен здесь: Новый Компаньон, 22 июня 2009

Спасибо пермскому министерству культуры: в свет вышли три новые книги проекта «Пермь как текст». Их выход — очень своевременный. Эти книги и сейчас не особенно востребованы общественностью, а через год они и вовсе покажутся Перми нечитаемыми, как клинописные таблички шумеров. Зато проект «Пермь как текст» стремительно обретает второй смысл. Если задумывался он как «итоговый», то получается и вовсе мемориальным.

Для Перми пермское — уже не интересно. Многие из тех культурных героев, которые создавали основные тексты серии, на переправе поменяли коней. Пресса практически никак не отозвалась на новый «культурный транш» проекта. Потому что книги у нас теперь — не культура, а культура у нас — это зрелища. Книжки — не «Живая Пермь», а Пермь мертвая. Литература (вербальная основа любой человеческой культуры) — уже не основа для культуры Перми, которая промо превратила в промысел.

В городе не нашлось журналиста, способного прочитать три томика подряд. Остается только мне, как автору идеи, быстренько сказать «б», если уж я сказал «а», и отойти с путей локомотива будущего, освещающего нам путь сиянием голого зада Олега Кулика.

Правда, это будущее — «дурная бесконечность». Мы возвращаемся в СССР на модернистском уровне. Соцреализм для СССР был глобалистским стилем, который пренебрегал региональной идентичностью. Тем же самым для России стал модернизм, который, как кислотой, выжигает другие культурные коды. Раньше союзниками были соцреалист и партфункционер, а теперь в союзе — модернист и чиновник. Тот, кто хочет остаться собой, опять превращен в нон-конформиста.

Проект «Пермь как текст» — нон-конформистский, потому что не в пермском тренде, хотя и оплачен из бюджета. И он синтетичен, потому что триедин. Отобранные для антологии произведения строятся на трех принципах осмысления места: инвентарном, аналитическом и художественном. Поскольку я не актуальный художник, чтобы начинать сразу с петухов на крыше, не построив и стен, я начну с начала — с «инвентаризации имеющегося».

Самые известные «сборники пермскости» — это работы Льва Баньковского «Пермистика» и Владимира Михайлюка «Пермская шкатулка». Во втором «транше» вышла «Пермистика»: собрание явлений истории, искусства и науки, которые имеют эпитет «пермский». Одолев «Пермистику», любой деятель легко может выдать себя за специалиста по региональной идентичности.

Но «Пермистика» — не мистика, не выморочный бестиарий. Проведя взглядом по списку более или менее известных «пермскостей», вдруг обнаруживаешь, что именно они и легли в основу наших региональных брендов. А из этих брендов и сложилась нынешняя культура.

Особенность пермского культурного кода — симбиоз научного, исторического и художественного. Скажем, вятский бренд «Дымковская игрушка» не имеет научной составляющей, а бренд «Макдональдс» не имеет исторической составляющей. Пермские же бренды — хоть «Дягилев», хоть «звериный стиль», хоть «Пермь-36» — имеют полный комплект слагаемых.

Пермь не была одним лишь «серым промышленным городом», как пишет госпожа Кишковская в газете «Нью-Йорк Таймс». Правда, щедро финансируя бумажные PermMuzeum’ы, власть не финансировала культуру. И культура выживала как могла: пробивала бюджетные потолки остриями брендов.

Обыграть и развить бренды в виде системных долгосрочных проектов не находилось средств, и местная культура действовала по эконом-варианту: актуализировала бренды в виде разовых фестивалей. На каждом бренде, как на острие рыцарского шлема, вырос фестивальный плюмаж.

Это вполне вписывается в тренд: во всем мире местные бренды становятся основой местных шоу. Иногда такие шоу разрастаются до планетарных масштабов, как, например, бразильский карнавал. Но шоу эволюционирует не к культуре, а к бизнесу. Пермь и попала в эту ловушку. Умелые руки пересадили фестивали, как полевые цветы, на собственную грядку и продали их под видом клумбы. Это называется «Живая Пермь».

«Живая Пермь» обозначила нашу цель: стать евразильским городом Курибао. Жаль только, что Пермь не стоит на берегу Атлантики на широте Сочи, как ее испанский город-побратим, а музей PERMM основал не Гуггенхайм, а провинциальный сенатор. Хотя для актуального искусства Россия всегда была провинцией. Не все ли равно, откуда смешить Европу — из Москвы или из Перми?

Актуальное искусство — оно как мода, а мода везде одинакова: и в Перми, и в Москве, и в Париже. Разными бывают только культурные коды. «Пермистика» — собрание феноменов, на которых и сформировался культурный код Перми.

С формальной точки зрения этот код исследуют ученые — Владимир Абашев и Олег Лейбович. У Абашева описана работа кода в литературных практиках, а у Лейбовича — в социальных. Например, Абашев пишет о любви Пастернака к Перми, а Лейбович — о любви Перми к садовым участкам. Если экстраполировать обе эти линии, то они сойдутся на огороде в Переделкино, где окучивал ботву опальный Борис Пастернак. (Предлагаю сделать Пастернака лицом «пермской картошки». Заплатите мне за идею столько же, сколько заплатили Николаю Палажченко!)

Но художественное осмысление культурного кода всегда показательнее инвентарно-краеведческого и научно-аналитического. Большая часть произведений проекта «Пермь как текст» — художественные. Или близкие к ним.

Художественно-документальными являются очерки Светланы Федотовой «Молотовский коктейль». В этих очерках — неприукрашенные портреты лидеров Перми советской. Основной итог исследования Федотовой неутешителен: советские бонзы не имели общего идеала. Им не с чем было себя сравнивать. У них не находилось критериев для самоидентификации. Идеология строительства коммунизма не стала таким критерием. Значит, не было и такой общности — советский народ. Был просто народ без отечества, который жил голым бытом. Спокойно жил, устало, добродушно, мирно, патриархально. Об этом — вторая часть книги: очерки Владимира Киршина «Частная жизнь».

Частная жизнь — была. Общественной — не было. Так происходит и сейчас, когда в частном порядке всем весело на Речном вокзале, а общее — культурное наследие — всем «по барабану». Эта проблема, разумеется, не пермская, а общероссийская. Федотова и Киршин просто дают пермский вариант.

Идеология никого не объединила в нацию. Точно так же нынешний российский народ не объединяет в нацию и вера. В нацию нас не объединяет даже экзистенция — естественные страхи человека перед смертью, перед болью, перед одиночеством. Об этом — повесть Владимира Пирожникова «Небрежная любовь».

В провинции нет денег, чтобы создать видимость, будто проблема утраты общих ценностей не существует: не на что отремонтировать храмы, больницы, музеи. Отремонтированные, они, конечно, не станут «узлами стяжения» нации, но деградация общих ценностей хотя бы не будет бросаться в глаза. Откровенность ситуации — свойство провинциального культурного кода. Поэтому провинция не умеет лицемерить и не умеет видеть лицемерие. Когда Перми говорят, что с Речного вокзала белый пароход увезет ее в Хоббитанию, Пермь верит.

Но свято место пусто не бывает. Утраченные ценности должны чем-то замещаться. Они и замещаются — мнимыми сущностями. Некими виртуальными двойниками. Философ Бодрийяр называет их «симулякрами». Например, есть искусство и есть его симулякр — перформанс. Есть народ, и есть его симулякр — электорат. Про симулякры — повести Владимира Пирожникова «На пажитях небесных» и Леонида Юзефовича «Казароза».

В повести Юзефовича на примере Перми зарифмованы мировая революция и мировой язык эсперанто. Эсперанто — симулякр мирового братства, к которому стремилась революция в России. В провинции, где все — откровенно, революция привела к разрушению жизни в городе Пермь, а эсперанто привело к разрушению жизни певицы Казарозы. Откуда же на нашу голову свалились эти симулякры?

Симулякры — продукт производства постиндустриальной цивилизации, как вещи — продукт производства индустриальной цивилизации. Постиндустриальная цивилизация описана в фантастической повести Пирожникова. Там главный герой обнаруживает, что его судьба — симулякр. Не плод его усилий, а машинная программа. Владимир Пирожников написал свою повесть задолго до «Матрицы», где Нео, герой Киану Ривза, обнаружил то же самое у себя.

И вот здесь пролегает водораздел между провинциальным и столичным культурными кодами. Столичный выбирает симулякры — видимости, зрелища, потому что столицы — постиндустриальные миры. Это глобальная тенденция, для этого столицы и нужны культуре. Провинциальный культурный код выбирает подлинность, материальность. Из процветающего менеджера и хакера Нео становится каким-то бомжом в подземелье, маргиналом. Ну а героя Пирожникова компьютер пытается убить — это не слаще, чем у Вачовски.

Постиндустриальный мир комфортнее индустриального — значит, он неизбежен. В этом нет ни беды, ни катастрофы. Просто разные культурные коды, и все. Но их надо различать. А как отличить провинциальное от столичного, подлинное — от неподлинного, вещь — от симулякра? В общем, как гея от натурала — по приверженности тому, что дано природой и судьбой.

Наше данное — родина и общество, локус и социум. За вычетом утраченных общих ценностей остается локус и культурное наследие. Об этом — «Открытие земли» Семена Ваксмана, «Территория бога» Юрия Асланьяна, «Вся Пермь» Нины Горлановой и «Небрежная любовь» Владимира Пирожникова. Во всех произведениях Пермь или Пермский край форматирует судьбы героев. Во всех произведениях так или иначе культурное наследие определяет выбор.

Только культура — традиционная, а не ее симулякр, — позволяет Ваксману объяснить читателю этику верного выбора: не бабла и не самовыражения, а открытия Земли. Колумб открыл новый материк, а Мэрчисон — новую эпоху. С экономической, индустриальной точки зрения эти открытия равноценны: спросите про прибыли у нефтяников или калийщиков.

С постиндустриальной точки зрения открытие Мэрчисона не имеет никакого значения — анимированные звероящеры не соберут такую кассу, какую собирают анимированные Спилбергом динозавры. Пермь, иди в пень со своим Мэрчисоном.

Только культура позволяет экзальтированной героине «Всей Перми» выживать в той ужасной Перми, в которой живет Нина Горланова. И Горланова делится технологией спасения. Конечно, организаторам «Живой Перми» эта технология ни к чему, но в Перми больше народу спасается все-таки как Нина Горланова. Это не аргумент для искусства, но аргумент для тех, кто вкладывает в него деньги налогоплательщиков.

Только мощь пермской истории оправдывает героя Асланьяна — егеря, застрелившего директора Вишерского заповедника. Веками копившаяся правота человека на своей земле превращает униженного и оскорблённого в того, кого нельзя унижать и оскорблять. История дает достоинство. «Чтобы стоять, я должен держаться корней».

Наконец, подлинность любви для героя Пирожникова расколдовывает мир, в котором герой живет, а мир этот был заколдован симулякром-джазом. Мир открылся тяжелый и дурной, но настоящий. Симулякр может сделать человека счастливым, но не сделает подлинным.

Провинциальный культурный код всегда выбирает подлинность. Какой бы она ни была. Приверженность подлинности, своей идентичности — тоже мировой тренд, но Россия его не приняла. У нас эта приверженность мило называется «квасным патриотизмом». Что ж, тогда «квасное» — против «кислотного».

Пермь и вправду самый культурнопродвинутый город провинциальной России, потому что, видимо, ни на какой другой город не ведется такой «кислотной» атаки. Жаль, что финалом ее видится полное размывание региональной идентичности.

Симулякры плодятся делением (если финансовая среда достаточно питательна), но симулякры не создают культуры.

Предлагаю инсталляцию напоследок: на Речном вокзале из книг проекта «Пермь как текст» выложить при входе слова «Здесь был город Пермь».

Алексей Иванов